Комната за тайной дверью отличалась от всего темного, душного, золотисто-пурпурного, забитого коврами и шторами дома. Мебели в ней было немного, только самая простая и светлая. Сразу угадывалось, что здесь жила девчонка, но давно. Череда постеров «Сумерек» обрывалась на «Затмении» а ведь были еще две части «Рассвета». Все очень аккуратно: ни соринки на полу, ни брошенной майки, ни крема для рук или помады, забытых на столе.

– Нравится? – спросила Шахерезада каким-то напряженным голосом. – Останешься?

У меня мурашки забегали по рукам и ногам.

– Здесь? – переспросила я.

Шахерезада подошла к постерам на стене, обвела рукой, точно экскурсовод в музее:

– Эти нравятся?

– Не все, – честно призналась я. – Вампиров не люблю.

Она нахмурилась. Я подумала: не такая уж она старая, морщины на лбу неглубокие. Наверное, нет и сорока, просто однажды плюнула на себя. Взгляд у нее стал чудной, словно она пыталась вспомнить, где мы встречались раньше, и никак не могла. Не самый приятный взгляд. Я поняла: сейчас захлопнется дверь, и мы останемся вдвоем в темном доме. Эта мысль меня напугала.

Тем временем хозяйка подплыла к шкафу, развела створки, бережно вынула что-то бирюзовое, расправила на руках. Оказалось, платье. Простенькое, но симпатичное, для выпускницы-отличницы на «Последний звонок».

– А это нравится? – в ее голосе зазвучала угроза, я поторопилась ответить:

– Очень.

– Накинь, – приказала Шахерезада. – Скоро папа придет.

– Это ведь не мое платье, – сказала я, отступая на шажок.

– Все равно, – сказала Шахерезада и сделала мягкий шаг ко мне, – это моей дочери.

– Наверное, вашей дочери не понравится, что ее платье кто-то надевал, – сказала я.

– Все равно, – повторила хозяйка. – Ей все равно. Она умерла.

Ладони вмиг стали холодными и мокрыми, но уже не от запотевшей банки пепси-колы.

– Надень, он скоро придет, – велела Шахерезада, протягивая мне платье.

Я вышла из комнаты спиной вперед, бормоча извинения, благодарности, неловкие оправдания, что мне не хватит денег и я зря ее побеспокоила. На лице хозяйки застыло горькое недоумение. Парой прыжков я одолела лестницу. Шахерезада кричала сверху, что ничего страшного, она пустит меня жить бесплатно. Я подбежала к выходу, и на миг мне представилась классическая сцена из триллера: дом окажется заперт, на окнах решетки… Но нет. Дверь легко поддалась. Я вылетела из дома и ослепла от яркого солнечного света. Шахерезада издавала жуткие звуки в глубине дома, будто плакала.

Щурясь, я быстрым шагом пересекла ее двор с изящной деревянной беседкой и ухоженными цветниками – не скажешь, что хозяйка съехала с катушек, и вздохнула с облегчением только за калиткой. Потрясла головой, прогоняя кошмар. Вот бы спросить у кого-то, что это было! Но никого вокруг. Выброшена на берег вдали от дома.

Озноб продолжал колотить меня и под солнцем. Однако чем дальше я уходила от моря и чем шире становились улицы, тем больше я успокаивалась. Передо мной лежала Старая Бухта как она есть, со всеми своими чудиками. Но это даже забавно! В конце концов, приключения могут быть разными. Я уже предвкушала, как опишу Шахерезаду в заметках об этом городке, в котором вряд ли задержусь. Тут кое-что случилось. Даже и происшествием это трудно назвать, так, мелкая случайность… определившая мою жизнь. Я увидела парня, который приклеивал листовку к фонарному столбу. Крупные буквы кричали: «Здесь исполняются мечты!» Парень обмахнул листовками вспотевшее лицо, потряс ладонью с расставленными пальцами.

– Здесь вправду исполняются мечты? – спросила я.

– Угу, – ответил он. – Обращайся. Только скажи, что пришла по листовке.

Я бродила по городу и убеждалась в правоте ночного проводника. Старая Бухта была однообразна, как сплошная окраина. Но теперь в ее потаенной глубине мерцало обещание с листовки. Здесь исполняются мечты. Я глазела на людей. Непроизвольно выхватывала взглядом прохожих в необычной одежде. Кто-то болтал на итальянском. Кто-то хромал или смешно вертел бедрами. Маленькая нервная женщина лет сорока, в строгом жакете и брюках, пыталась купить кофе в автомате. Она нажимала на все кнопки подряд, коварная машина подмигивала, проглотив ее деньги. Не получив ни кофе, ни денег обратно, женщина отошла в сторону и огляделась в надежде, что никто не заметил ее оплошности. Этой недоверчивостью и одновременно тягостным смущением на лице она напомнила мне Риту. Да что там, Рита Нопа и не выходила у меня из головы. Я думала о ней как о названой сестре – само собой, заколдованной. Кто еще, кроме меня, мог вразумить эту девицу? Пусть она мне и не понравилась с первого взгляда (а кому она могла понравиться?).

В моей жизни только однажды возникла симпатия с первого взгляда, и я не ошиблась – то знакомство переросло в дружбу с одним мальчиком в пятом классе. Его звали Максим. Потом я выросла, и все последующие знакомства начинались в лучшем случае с любопытства, но больше никогда – с искренней симпатии. Но и любопытство – неплохое начало. А в Рите промелькнуло кое-что любопытное. Вот почему, побродив по городу, я вернулась на берег к уже знакомой дыре в проволочном ограждении.

Бриз гнал волны, шумные и игривые. Берег был пустой насколько хватало глаз. Только слева далеко в море выступала желтая коса, по которой кружил трактор. За проволочной сеткой на возвышении стоял дом Риты. Несколько раз мне показалось, она мелькнула за окном, но, конечно, все это были фантазии. Невозможно разглядеть что-то столь мелкое на таком большом расстоянии. Само собой, фантазии.

Конечно, я все придумала. До вчерашнего дня я знать не знала ни Риту Нопу, ни ее мать. Старая Бухта – единственное место у моря, куда свободно продавали билеты на вокзале, и у меня хватило денег, вот и все. Поезд шел два дня. Я села в Питере и через два дня выскочила из вагона в густую темноту южной ночи. Мой попутчик Оскар, блондинчик лет девятнадцати, что-то крикнул вслед. Его оттеснили семейство из Ростова и компания звонкоголосых, встревоженных путешествием старушек в одинаковых соломенных шляпках, севших где-то между Питером и Тверью. Пока ростовчане выгружали чемоданы, трех невовремя разбуженных детей, а потом старушек, я успела скрыться за углом кирпичного здания вокзала и выйти на улицу, покрытую брусчаткой. Вокруг трепетали сумерки, что-то вздыхало и бормотало, как будто море пряталось за ближайшими кустами. Но я все шла, шла, а море не показывалось. Городок спал и ворочался во сне. Тени деревьев качались в свете фонарей. Воздух был влажным и теплым, как сонное дыхание. Кричала какая-то ночная птица, стрекотали цикады. Ни одного механического звука: звонка мобильного, гула кондиционера, шуршания автомобильных шин. Только беспокойные выдохи и всхлипы. Я не думала, что город встретит меня беспробудно спящим. А море продолжало дразнить своими чревовещательными трюками, так и не показываясь. Я подумала вернуться на вокзал, найти Оскара. Хоть он и глуп как пробка и надоел мне за два дня в поезде, но вдвоем легче. Не успела я засомневаться, как перед глазами встало холодное и насмешливое лицо моего отца. Он покачивал головой, точно говорил: так я и знал, струсила маленькая девочка.

– Ну уж нет! – сказала я вслух. – Я приехала на море и прямо сейчас иду купаться.

В конце улицы светилась вывеска открытого магазинчика, там я купила воды и спросила: а где у вас море? Продавщица рассмеялась и ответила: везде. Море и вправду оказалось в двух шагах, почему-то за сеткой. Я могла бы перемахнуть через ограждение, но пошла вдоль, принимая чужие порядки. По берегу двигалась моя тень.

А потом тень села у моря, не замечая меня. Это же девчонка. Одна, ночью, у моря. Я хотела ее окликнуть, но что-то мне помешало. Наверное, сам вид девчонки. Её спина и затылок выражали такое скорбное одиночество, что нарушить его было бы кощунством. Я тихонько села на камни. Так мы и сидели – она по одну сторону сетки, у моря, а я – по другую, и слушали волны. Ее спина вздрагивала, она то и дело утирала лицо, словно от морских брызг. Она плакала.