1

Опасно ночевать под открытым небом. Утром обязательно чего-нибудь не досчитаешься. Волна выплеснула мой рюкзак, а сандалии уплыли. Словно две огненных рыбки дрейфовали в нескольких метрах от берега, вот что значит – подошва из пробки. За мной следила местная чайка: еще не городская жительница вроде вороны, но уже не морская дикарка, вдохновившись которой можно написать дзен-буддистскую книжку. Непонятное создание, и, судя по крикам, не слишком дружелюбное.

Вода оказалась холодной и мутной, с отчетливым запахом водорослей. Вероятно, так древний человек ловил рыбу, как я – свою единственную обувь – голыми руками и в одиночестве. Дно норовило выскользнуть из-под ног, волны усилились, и я с трудом достигла суши. Зато красные сандалии снова были со мной. Я обулась и подошла к лазейке в проволочном ограждении, просунула в дыру мокрый рюкзак, вылезла сама и изучила окрестности. Забор тянулся вдоль берега. По одну сторону лежала широкая, пустынная полоса земли и море, по другую – теснились одноэтажные домики. Ночью я шла от вокзала до моря сорок минут и убедилась, что этому городишке очень к лицу его название. «Старая Бухта, – сказал проводник поезда. – Лежать в сероводородной ванне – и то приятней».

При свете дня ничего не изменилось: тут и там древние камни, проросшая среди валунов трава, жесткая и седая, как будто пережила много зим. Вдалеке играла музыка, запах водорослей мешался с запахом дыма, жареного мяса и перезрелых фруктов, солнце сияло в окнах. Я поднялась по склону, двинулась вперед, разглядывая домишки вдоль дороги. Их цвета давно выел соленый ветер. Мог ли выглядеть по-иному город с именем, обрекающим на ветхость всего, даже того, что только строится? Ста-ра-я Бух-та.

Из одного окна выпирала большая старомодная колонка. Играли The Beatles. Я остановилась застегнуть ремешок сандалии, ощутила, как дрожит от звуковых волн земля, прошла несколько метров и оказалась прямо перед ее домом.

Среди всех невзрачных жилищ этот был самым невзрачным, словно сошел с рисунка ребенка трех лет: несколько кривых палочек и одна грязная краска. Под окнами вяли флоксы, дом выглядел необитаемым. Я постучала в дверь. С рюкзака на крыльцо стекала вода, кап-кап. Никто не открывал. Неужели она ушла?

В окне мелькнула тень. Я постучала громче, и еще. На третий раз дверь открыла девица моего возраста, лет шестнадцати-семнадцати. Никто не говорит о таких «высокая», говорят «рослая», как о лошади, голова маленькая и черты лица мелкие, очки, мышиного цвета «луковка» на голове и черная футболка до колен, поэтому фигуры не разберешь – вот и вся Рита Нопа.

– Привет, – сказала я и улыбнулась.

Она узнала во мне приезжую, поправила очки на носу и сказала:

– Мы не сдаем комнаты.

– Наверное, я что-то перепутала, – сказала я.

– Точно, – ответила девица без улыбки.

Она слегка пробуксовывала на согласных звуках, поэтому получалось «с-сдаем» и «точ-чно».

– Нашла этот адрес в газете, – снова вступила я.

– Ошибка какая-то. Мы не сдаем комнаты, никогда, – повторила она.

– Жаль, зря шла. Можно зарядить у тебя телефон? Пожалуйста. Видишь, какие у меня неприятности…

Девица с сомнением посмотрела на мой рюкзак, с которого капала вода на крыльцо, уже натекла целая лужа. А я разглядывала хозяйку дома, впервые очутившись на расстоянии вытянутой руки, и удивлялась: как можно жить у моря и быть такой бледной? Мумия, не девчонка! О таких всегда думаешь, что у них изо рта пахнет. На самом деле, нет. Но никуда не денешься от первого впечатления.

– Вещи утонули, еле спасла рюкзак, – сказала я. – Дурацкая история.

Она нисколько не заинтересовалась. Говорю же, мумия! Я сделала жалобный вид. Девица не убирала ладонь с дверной ручки.

– Пожалуйста, – повторила я. – Мне нужно позвонить кому-нибудь, а телефон разрядился.

Тогда она, наконец, отступила вглубь дома. Я вошла, а точнее, втиснулась в крошечное помещение, где на детских санках громоздились какие-то мешки. У входа стояли огромные мужские кроссовки времен Майкла Джордана, что меня озадачило. По моим расчетам, мужчины тут не водились. В доме разило старушечьей мазью и горелым. Девица провела меня в комнату, небольшую, со старой мебелью и светло-розовыми обоями в пузырях, указала на серую от грязи розетку. Я достала телефон. Девица зевнула.

– Старая Бухта – приятное название, – сказала я, чтобы поддержать разговор.

Она промолчала.

– Забавная штука с этими названиями. Если есть Старая Бухта, должна быть и Новая, правда? – сказала я. – Вот Оскол: есть Старый, есть Новый. А Бухта только Старая, я почитала брошюрку в поезде.

Девица почесалась.

– Здорово, наверное, каждый день просыпаться и в окне видеть море, – снова сказала я.

– Ко всему привыкаешь, – ответила она.

– А я вижу из своего окна стену соседнего дома.

– М-м.

– Знаешь, что бывает, когда очень долго смотришь на кирпичную стену? Она начинает казаться морем.

Телефон молчал. Девица посмотрела на черный экран, заявила:

– По-моему, не работает.

– Все-таки вода попала, – сказала я. – Ты не дашь свой телефон? Мне бы позвонить.

– Н-нет. Он отключен.

Девица почесалась и выразительно перевела взгляд с меня на выход. По-видимому, жалела о собственном гостеприимстве или чего-то боялась.

– Э-э… тогда можно салфетку? Постараюсь его спасти, – попросила я и потрясла телефон.

Она подошла к буфету, выкрашенному белой краской, с недовольным видом открыла ящик. Будто от свидания ее отвлекаю, а не от очередного прыща на носу! Я заглянула через ее плечо. Чего только не было в ящике: географические карты, компас, батарейки, даже армейский сухпаек. Она перебирала все это и нервно дергала плечом, через которое я заглядывала.

– Ого, вы готовитесь к концу света?

Она неохотно ответила:

– Мать любит походы.

– Ух! А ты?

– Что – я? – спросила она.

– Любишь походы?

– Не очень.

– Поэтому сидишь тут одна?

– С чего ты взяла, что я одна?

– Ну, возрази.

Она только хмыкнула в ответ. Достала бумажные салфетки, протянула мне и быстро отдернула руку.

– Тебя как зовут? – спросила я.

– Рита, – ответила она и захлопнула ящик так, что на буфете задрожали расписанные бутылки, выставленные, очевидно, для украшения в стиле кантри.

– А меня Ламбада, – сказала я и напела. – Шо-орандо си фой пара-рара-рара-рара-ра-а…

Эмоций у нее было, что у мороженой скумбрии. Она так и не сдвинулась с места и все почесывалась. Может быть, у нее идиосинкразия? Этим красивым словом одна моя знакомая называла физическое отвращение к невинным, в общем-то, вещам. Например, Наполеон до чертиков ненавидел белых лошадей. А одного писателя корчило от определенных слов, вроде «ипостась». Хотя и белые лошади, и слово «ипостась» ни в чем не виноваты. Рита Нопа могла так же необъяснимо не любить девушек в красных сандалиях.

Я делала вид, что промокаю телефон салфеткой, она пыхтела надо мной и смотрела подозрительно, как недавняя чайка на берегу, это начало раздражать. Я попросила воды. Она хмыкнула, но вышла на кухню и вернулась со стаканом.

– Какая вкусная здесь вода, – сказала я, напившись.

Тут она ухмыльнулась и ответила:

– В прошлом году нашли кишечную палочку. Каждый год что-то находят.

– Что еще интересного в вашем городе? – спросила я невозмутимо.

– Для тебя – ничего.

Это уже было вызовом. Я села на стул и заявила: никуда не пойду, финита. Наконец-то! Ее челюсть качнулась в подобии живой гримасы. Она захлопала ресничками под толстыми линзами очков и повысила голос:

– Мы не сдаем комнаты, сколько повторять!

– Я и не прошу сдать комнату. Для такой просьбы у меня нет денег. Говорю же – я утопила вещи, спасла только телефон, да и то, кажется, не совсем спасла.

– Меня это не волнует, – сказала она с кислым видом.

– Правильно, зачем волноваться? Я просто поживу у тебя, спать буду вон там, чтобы по утрам видеть море.