К восьми часам Рита еще не проснулась, пришлось мне хозяйничать. Я набрала воды в чайник, поставила на огонь и пошла в ванную, где все-таки нашлось зеркальце – маленькое, с морским видом на обратной стороне, оно закатилось вглубь полки. Из стакана воинственно торчала одинокая зубная щетка. На щетине темнела кровь. Бр-р! Я почистила зубы пальцем, вымылась под сломанным душем. Струя из рваного шланга била в разные стороны, на полу остались лужи. Я затерла воду чем-то похожим на половую тряпку, хотя, возможно, это была самая любимая футболка хозяйки. Про чайник совсем забыла. Вода выкипела наполовину. Я опустила в кружку пакетик чая, залила кипятком, чай мгновенно покрылся белесой пленкой. Над раковиной, в которой громоздились сковородка из-под вчерашней яичницы, тарелки и кружки, летали мухи. Я наблюдала за мушиной жизнью, пила чай и грызла яблоко, когда на кухню вошла Рита, все в той же мятой черной футболке, со свалявшейся «луковкой» на голове. Вместо приветствия она произнесла:
– Это моя кружка.
– Хорошо, сейчас вымою, – ответила я.
– Не надо.
Я пожала плечами, предложила:
– Может, пойдем купаться?
– Здесь нельзя, – сказала Рита и открыла холодильник.
Лучше бы она этого не делала. Запахло так, что мне расхотелось пить чай. Рита достала из холодильника кусок масла, ткнула ножом. Масло расползлось.
– По-моему, холодильник сломался, – сказала я.
– Давно, – ответила Рита, невозмутимо намазывая бутерброд.
Она с аппетитом поела, собрала крошки в рот и заявила:
– Если ты позавтракала, отправляйся искать комнату.
Что и говорить, Рита Нопа застала меня врасплох. Я думала, она предложит мне остаться. Мы ведь не были посторонними людьми, разве не так? За ночь и свежее, прекрасное утро Рита должна была бы это понять. Однако непреклонность таилась в каждом ее жесте. Я чувствовала себя разочарованной, в голове почему-то крутилась фраза: «Твоя проблема, Зиги, в том, что ты совсем не разбираешься в людях». Откуда эта дурацкая фразочка? Ах, да! Так сказала Фрейду его тетушка… Я злилась сама на себя за излишнюю самоуверенность.
Пока Рита копошилась в своей комнате, я надела самые вызывающие шорты и майку на голое тело. Moschino («Москино», никакого «Мосчино», строго сказала прошлогодняя девушка моего отца, та, что появилась после художницы Невы. Правда, эта девушка говорила еще и «координально» и «мое деньрождение», и даже «попробывать»). Обернула вокруг щиколотки браслетик-цепочку. Подкрасила губы ярко-красной помадой, взбила волосы. В таком виде можно вскружить голову даже вампиру, заодно прогневить пару бабулек, сдающих комнаты на монашеских условиях. А я и не хотела понравиться ни одной квартирной хозяйке. За это утро – тихое и вдохновенное – мне успел полюбиться домик Риты, даже со всеми его рваными шлангами и сломанными холодильниками, и дурацкими цветными бутылками. В ее доме было что-то вызывающе несообразное шестнадцатилетнему человеку и вместе с тем что-то такое, по чему он втайне тоскует. Как в детском штабе на дереве, куда вход – только по паролю.
Рита чуть не зашипела, войдя в комнату и увидев Moschino. Она поменяла футболку, надела черную юбку до колен, попыталась причесаться, однако оставалась все так же уныло нехороша. В прихожей она, к моему удивлению, нырнула в огромные мужские кроссовки, о которые я вчера едва не споткнулась. Мы вышли из дома, Рита закрыла дверь и спрятала ключ под коврик.
– А вы как говорите – «районный ДэКа» или «районное ДэКа»? – спросила я.
– Чего?
– Ничего. Просто тест.
Она рассердилась и сказала:
– Изучай кого-то другого.
– У меня здесь никого нет, кроме тебя, – напомнила я.
– По-хорошему прошу, перестань кривляться!
Я прикусила язык. Над улицей плыл аромат цветов, к которому неумолимо подмешивался душок разлагающихся водорослей. Было жарко. Футболка Риты стала еще чернее на спине и под мышками. Мы шли молча. На развилке она притормозила на секунду, чтобы сказать:
– Ладно, удачи, – и поспешила от меня, взметывая ураганчики пыли.
– Эй! – крикнула я вслед ей. – А что делать, если не найду комнату? Можно вернуться к тебе?
Она не ответила, даже не обернулась.
– Если бы ты приехала в Питер, я бы тебя не выгнала! – крикнула я ей в спину с такой обидой, какой сама от себя не ожидала.
Что ж, придется импровизировать. Я отправилась искать комнату, и на это занятие убила целых два часа. Мне не везло. Домики цвета картонных коробок от яиц оказывались либо заперты, либо распахивали двери только для того, чтобы сонный хозяин сообщил: комната уже сдана. Я быстро устала. Сейчас бы с разбега прыгнуть в море, отдаться течению и приключениям… В конце концов, ради этого я здесь, в Старой Бухте. Глупая, глупая Рита!
«Это последний вариант», – пообещала я себе у калитки с объявлением «Сдается комната». За оградой высился двухэтажный каменный дом, к нему вела мощеная дорожка. На звонок вышла огромная женщина, чей возраст плохо определялся из-за слоя жира. Ее волосы были убраны под ярко-желтый шарф. Одетая в длинную цветную блузу и шальвары, она напоминала раздобревшую Шахерезаду, еще и обмахивалась веером из перьев, повергая все вокруг в тяжелый ориентальный туман. Я сказала, что пришла по объявлению. Шахерезада распахнула дверь, впуская меня. В первые секунды я ничего не видела, настолько темно оказалось в доме. Портьеры скрывали дневной свет. Всюду стояли высокие вазы без цветов, вместо дверей с потолка на пол спадали парчовые занавеси. Пол был каменный, с рисунком под мрамор, а может, это и был мрамор. У меня закружилась голова от духоты и восточных благовоний. Хозяйка без слов махнула мне рукой и, плавно переваливаясь, начала подниматься на второй этаж. Ее необъятная задница в шальварах так и качалась перед моими глазами.
Второй этаж производил впечатление недавно надстроенного, еще не тронутого всем этим восточным великолепием. Мы прошли мимо запертой двери, остановились в конце коридора, где крыша шла на скос. Я ожидала увидеть уютную мансарду и не ошиблась. Когда Шахерезада отворила дверь, передо мной предстала голая, обшитая вагонкой комнатушка. Не хватало только пишущей машинки «Ремингтон» и пары бутылок «Вальполичеллы», чтобы почувствовать себя бородатым писателем. Шахерезада сказала:
– Могу принести раскладушку, – и уставилась на меня выпуклыми глазами, жирно обведенными черным карандашом где-то пару дней назад.
– Подходит, – сказала я.
– На отдыхе мало что нужно, – сказала она. – Главное – море рядом.
– Вы правы, – ответила я.
Она не уточнила, что купание в этом районе запрещено, и я промолчала.
– Восемнадцать есть? – спросила она и тут же добавила, мигом заслужив сто баллов. – А, какая разница… Хочешь пить?
Я сказала: хочу. Мы спустились вниз, Шахерезада предложила мне сесть на диван и удалилась. Вернулась почему-то с тремя банками холодной пепси-колы. Уселась в кресле напротив. Вид у нее был такой, будто ей осточертел праздник жизни. Она пила, обмахивалась веером и разглядывала меня без всякого стеснения, словно собиралась написать портрет.
– Ничего, что у меня паспорт утонул? – спросила я.
– Ничего, – сказала она и попыталась положить одну ногу на другую. Непростая операция, если ты весишь больше центнера.
От ледяной газировки у меня сводило челюсть. Банка покрылась бисеринками воды, я то и дело вытирала ладонь о шорты.
– Значит, тебе негде жить, паспорт утонул, – сказала Шахерезада и тихонько усмехнулась.
В животе у нее что-то заколыхалось, так, что она сделалась похожа на удава, только что проглотившего кролика.
– Если честно, кошелек тоже утонул. И вообще – все утонуло, – ответила я.
Шахерезада покачала головой и жалостливо сложила пухлые губы: ай-ай-ай, точь-в-точь торговка на восточном базаре, которая разрешает взять в долг по доброте душевной. Она о чем-то надолго задумалась. Комнату укутала тишина, как будто мы попали в снегопад и между нами быстро росли сугробы. Я испугалась, что она уснет, а когда очнется, не узнает меня. Чего доброго, поднимет шум. Я кашлянула. Шахерезада встрепенулась и посмотрела на меня с непонятным страданием во взгляде. Она отставила банку на столик, рядом с веером, поднялась, грузно опираясь на подлокотники кресла, махнула: пошли. От этих жестов я чувствовала себя служанкой во дворце. Перед моими глазами стояли отпечатки ее толстых пальцев на запотевшей банке – так же легко она могла бы одной ладонью обхватить чью-то шею. Я помотала головой, отгоняя нелепые мысли, навеянные, должно быть, полумраком и тяжелыми ароматами, подходящими какому-нибудь скорбному ритуалу. Мы опять поднялись на второй этаж. Лестница под хозяйкой прогибалась и пружинила. Наверху Шахерезада долго отдувалась, на ее носу повисла капля пота. Отдохнув, она подошла к запертой двери, мимо которой мы прошли первый раз, достала ключ из шальвар и открыла, не без заминки. Я поняла, что секундные остановки были нужны ей не для восстановления сил, она что-то решала, то и дело хмурясь и поглядывая на меня. Мое сердце забилось чаще.
