– А мне ничего такого не докладывали. И что? О чём говорили? – Брежнев, как всегда, когда нервничал, потянулся за «Столичными». Закурил.

– О том же самом, что и с Керенским. Пусть объединяют русскую эмиграцию для помощи «Крыльям Родины».

– И всё? – Генсек как-то разочарованно хмыкнул.

– Да. Всё. Я его после победы нашего ансамбля пригласил от имени правительства посетить СССР.

– Ого! А не много ли взял на себя, товарищ Тишков? – Брежнев снова хмыкнул и погасил сигарету.

– Леонид Ильич, вы ведь знаете – сейчас между СССР и Западом во главе с США идёт холодная война. Писатель английский Джордж Оруэлл придумал в 1945 году. Сейчас мы эту войну проигрываем. Хрущёв виноват.

Поссорился с Китаем. Советско-китайский раскол, начавшийся в конце пятидесятых годов, сейчас приближается к пику напряжённости. Это значительно ослабляет позиции социалистического блока. КНР и несколько её государств-союзников отошли от безоговорочной поддержки СССР и конфронтации с США. Как бы вообще война с Китаем не началась! Может, ещё можно помириться? Я точно не знаю, из-за чего там сыр-бор, но если всё дело в правильном проведении границы, то, может быть, нужно её правильно провести? Но, Леонид Ильич, это ваше дело. Я зачем это упомянул? Мы в этой войне – обороняющаяся сторона. Нельзя выиграть войну, всё время сидя в обороне. Нужно время от времени и самим нападать. Проверять Запад на прочность.

– Это концертом-то? – скривился Брежнев.

– В том числе. Для Запада «Битлз» – это символ. Он якобы доказывает сразу две вещи. Первая: они лучше нас в музыке. Мы в балете – а они вот в песнях. Если мы у них выбьем эту подпорку, то там много чего обрушиться может. А ещё «Битлз» – это воплощение их американской, а теперь уже и всего Запада, мечты. Простые парни из провинциального городка могут стать богатыми и очень известными людьми. Миллионеры из трущоб. Все на Западе хотят повторить их судьбу, и если мы загоним их назад в эти трущобы – это равносильно взрыву ядерной бомбы в центре Вашингтона и Лондона. От них только что откололась Франция. Если мы потопим ещё и эту их мечту, то там и полыхнуть может. И Романовы – ну, приедут старички в Москву и Ленинград. Поохают, как всё красиво стало. И уедут. А там на них репортёры набросятся, и старички скажут, что Ленинград и Москва – самые красивые города в Мире. А московское метро – это дворцы под землёй, а не лондонские и нью-йоркские сортиры, где воняет мочой и страшно приличному человеку показаться. И это ещё одно нападение на врага, – Пётр отошёл к окну, вздохнул тяжело. – Нужно нападать, Леонид Ильич. Нужно сделать всё, чтобы «Крылья» победили. И нужно вербовать там пятую колонну. Сегодня они поддержат девочек из ансамбля, а завтра, может, помогут какого шпиона разоблачить, или сами разведчиками станут. Это я про эмигрантов. Их ведь миллионы! И люди там разные. Есть и не сильно богатые – можно купить. Есть обиженные Западом – эти могут встать на нашу сторону за идею.

Помолчали. Брежнев закурил «Новость».

– Помириться с Китаем, говоришь? Сложно, там ведь не только в этих островах дело. Ладно, потом им займёмся. Хорошо, понял я тебя по Романовым. Боюсь только, не все в Политбюро тебя поддержат. Мгновенно всё тебе припомнят.

– Леонид Ильич, а вы не говорите никому о нашем разговоре.

– Чего вдруг? Опять какую-то пакость измыслил? – Генсек даже улыбнулся. Впервые за эти полчаса.

– А сразу можно будет вычислить, кто с кем и против кого объединяется.

– Ишь, шустрый. Объединяется? Мы тут все должны быть едиными. Раз уж у нас война эта, «холодная».

– Не говорите.

– Сволочь ты, Пётр. Только попробуй проиграть этим «битлакам»!

Стадион гудел. Стадион шумел. Стадион ревел. И снова – гудел, шумел, ревел. Как шторм на море. Волна накатывает на берег, бьёт о парапет и с плеском и шумом оседает, шурша галькой в нескольких метрах от бетона, на пляже. А созерцатели этой разгулявшейся стихии подходят за волной поближе к берегу, потом с визгом, окаченные холодными каплями, бросаются назад. И не загонишь их в это время в душные комнаты пансионатов и санаториев. Стихия! Хочется посмотреть. Поучаствовать. Стать действующим лицом.

Действующим Лицом. Так и на «Уэмбли». Wembley Stadium. Empire Stadium. Имперский стадион. Люди пришли сюда защитить свою ИМПЕРИЮ – всё, что от неё осталось. Уже не ту, над которой не заходит солнце. Конечно, и Канада, и Австралия, и куча мелких государств считают английскую королеву своим монархом, и на флаге у многих из них есть маленький «Юнион Джек». Наложение крестов на флаге превратило его в треснутое стекло. Разбилось и разлетается на осколки. Так и Великобритания – разлетается. И подминают эти осколки под себя загребущие Штаты. Первые отколовшиеся. Не политически подминают – экономически. Яркое тому подтверждение – название валют этих осколков. Канадский доллар, австралийский доллар, новозеландский доллар, сингапурский доллар. Наверное, самое показательное – это доллар Британских Виргинских островов. Британских! Доллар.

Люди, пришедшие на стадион «Уэмбли», понимали это. Утратила империя могущество, стала даже не второй, третьей, четвёртой, пятой – ведь есть Франция, ФРГ. Догоняют и обгоняют. Но одно у них есть точно – их песни. Весь мир сходит с ума по «Битлам» и «Роллингам», и вот теперь проклятые комми хотят у них отнять и это первенство. Уже согнали со второго места The Rolling Stones, а теперь замахнулись на святое, на лучшее в мире. И только эти простые парни из промышленных трущоб Ливерпуля стоят с гитарами наперевес жиденькой цепью на защите Империи.

Так мало этого коммунистам: они притащили за собой в Великобританию, в Лондон, в её святилище, стадион Империи, этих варваров-янки. Объединились враги, чтобы сокрушить последний бастион империи, над которым ещё реет «Юнион Джек». Как гюйс на мачте судна.

(«Юнион» – это союз стран под эгидой одного монарха. Что касается «Джека», то это слово связано с морским термином «гюйс» – носовым флагом корабля или судна, обозначающим государственную принадлежность. По-английски гюйс будет jack).

«Битлз» – это английская группа, осуществившая американскую мечту. Они заработали деньги своим трудом. Выбились из грязи в князи. Из грязи? Из грязи!

С 1945 года, когда Джону было пять лет, и вплоть до 1964-го Фред Леннон мыл посуду в гостинице в Эшере.

Когда в 1964 году Пол сообщил Джиму Маккартни, что тот может бросить работу, это был самый счастливый день в его жизни. Ему перевалило за шестьдесят, до пенсии оставалось протрубить ещё три года. Он работал все в той же хлопковой фирме, где начал трудиться в четырнадцать лет, и службой своей был сыт по горло. Жалованье Джима, несмотря на огромный стаж и опыт, составляло 10 фунтов в неделю.

Семья Харрисон живёт на окраине Уоррингтона. Они переехали сюда из Ливерпуля в 1965 году, когда мистер Харрисон перестал работать водителем автобуса. Добившись успеха, ливерпульцы, как правило, переезжают не в Уоррингтон. Они предпочитают оказаться на другой стороне реки Мерси («переехать через воду», как они выражаются), в фешенебельных районах Чешира – так поступил, например, Джим Маккартни. Харрисоны, однако, живут не в самом Уоррингтоне, а в местечке Эплтон, в трёх милях от него. Их дом стоит особняком посреди полей, вдали от всякого жилья, – настоящий деревенский оазис. Они осуществили мечту россиян: купить себе домик в деревне на старость. Все мы – коты Матроскины. Это нейролингвистическое программирование. Или аудиогенетика.

Мистер Харрисон ушёл на покой в 1965 году, проработав водителем автобуса тридцать один год. «Я водил здоровую махину, экспресс. Он пересекал Ливерпуль на большой скорости, – важно было не попасть в заторы. „Сколько же ты получаешь за то, что водишь 'пятисотку'?“ – спросил меня однажды Джордж. „Десять фунтов и два шиллинга в неделю“».