Черити принесла коробку наверх, где царила привычная суета в ванной и вокруг нее, и отколола карточку.
– Это вам, мисс Фелисити.
– Пф-ф, букет для бабуси. Пробка как он есть. Сплавлю его миссис Мерл или Дракону.
– Ты этим обидишь и своего воздыхателя, и наших уважаемых хозяек, – укорила ее Эчика.
– Но камелии! Не правда ли, это чудовищно мелодраматично для вечера вторника?
– Простите, мисс Фелисити, – робко вмешалась Черити, – вы случайно не сохранили каталог «Сирс» прошлого сезона? Помните, с красивым голубым платьем на обложке, вы даже подумывали его купить?
На шум из своей комнаты вышла Пейдж, чтобы тоже поучаствовать в разговоре.
– Какой странный у тебя голос, Шик. Злоупотребила нецензурными словами?
– Только произнесла твое имя. Я никогда…
– Простите, мисс Фелисити. Насчет каталога «Сирс»…
– Он где-то валяется, я поищу, Черити. Я никогда не держала в руках банкноту в тысячу долларов. Пробка восполнит этот пробел. Полмиллиона… Ну, то есть его отец, конечно.
– Когда ты рассказываешь про свои вечера с этим парнем, чем-то заслужившим столь изысканную кличку, хочется спросить, как ты сможешь провести еще хоть один в его обществе! – не без ехидства заметила Пейдж.
Под ровной челкой Шик что-то дрогнуло. Решительно, сегодня не ее день. Урсула уже прочла ей нотацию, теперь вот Пейдж. Какая муха их всех укусила?
– Я девушка серьезная, – сухо ответила она. – Амбициозная и целеустремленная.
– Так вы уж поищите каталог, мисс Фелисити, – тихо напомнила ей Черити и ретировалась.
Шик рассматривала свой маникюр, толком его не видя. Себе-то хоть не ври. Прекрати думать о… Дура набитая. Он тебе так и не перезвонил. И… вообще, у него ни гроша. Простой осветитель на Си-би-эс.
– О… Мистер Джо! – раздался на лестнице голос Черити.
Шик вздернула подбородок.
– Джо! Подойди сюда, пожалуйста.
Джослин не заставил себя долго просить. Он пришел за мылом, забытым после утреннего душа. По крайней мере, такое алиби сгодится на случай, если миссис Мерл…
– У тебя найдется минутка? – пропела Шик не в меру сладко. – Нам нужен мужской взгляд.
Две кокетки покружились, взметнув складки платьев вокруг бедер.
– Как мы выглядим? Молчи, Пейдж.
– Так, будто нарушили уже восемь заповедей, – вставила Пейдж. – И смело идете на штурм двух оставшихся.
Джослин задумался, потирая пальцем уголок рта.
– Выглядите… как все девушки в вечерних платьях, – сказал он наконец.
– Как это понимать?
– Как мы выглядим, Джо? Молчи, Пейдж.
– С надеждой и обещанием.
– У кого-нибудь найдется килограмм аспирина? – простонала Пейдж. – У меня чудовищная мигрень.
Она ушла в свою комнату и заперлась наедине с Мортимером.
Джослин с усилием отвел глаза от ноги Эчики, которую та вытянула, положив на табурет, чтобы хорошенько разгладить чулок.
– Вы куда-то идете?
– Не сегодня. Через несколько дней.
– О! Так боитесь опоздать?
– Вот именно, – хихикнула Эчика. – Собираемся спать одетыми и накрашенными до следующей недели.
– Что же такое важное будет на следующей неделе? – полюбопытствовал Джослин.
– Blind date! – выпалили девушки хором.
– Наполовину blind, – уточнила Шик. – Я-то знаю Проб… моего кавалера.
Тут Джослину Бруйяру, неполных семнадцати лет, французу, from Paree[23], пришлось разъяснять всё про этот диковинный американский обычай: у него в голове не укладывалось, что можно назначить свидание и пригласить на ужин девушку, которую никогда не видел.
– То есть ты не знаешь, как выглядит твой кавалер, Эчика? – ошеломленно спросил он.
– Понятия не имею. Он, заметь, тоже. Не волнуйся, мы сразу друг другу представимся. Это полезно, чтобы завязать разговор.
– А представь, что это окажется… ну, не знаю… Борис Карлофф из фильма про Франкенштейна?
– Очень просто: мы больше не увидимся. Зато я бесплатно поужинаю. А может быть, даже получу подарочек на память.
– По идее, это против ее принципов, – подколола Шик, – но принципов у этой девушки нет.
– Борис Карлофф – утонченный английский джентльмен, – не осталась в долгу Эчика.
Джослин смотрел на них восхищенно и немного растерянно. Ох уж эта Америка, сплошные парадоксы! С одной стороны, здесь запрещается поцелуй в кино продолжительностью больше десяти секунд, с другой, девушка может принять приглашение на ужин и даже подарки от совершенно незнакомого мужчины без ущерба для своей респектабельности.
– Франция поражена целомудренно-распутными нравами Америки, кто бы мог подумать?
Джослин вспомнил про мыло и забрал его.
– А где все остальные?
– Пейдж зубрит Шекспира, а может, Граучо. Урсула отбеливает зубы пивом. Хэдли скоро приведет Огдена от новой няни и убежит на работу. А где Манхэттен… тайна.
3. Happy feet (I’ve got those happy feet)[24]
Знала бы миссис Мерл, в который раз подумала Манхэттен, что она встречается в баре с юношей, о котором практически ничего не знает, точно погнала бы ее из своего респектабельного пансиона поганой метлой.
Через свои очки – и стекло витрины «Миднайт сан» – она разглядела упомянутого юношу. Они условились встретиться в этой кофейне, «чтобы успеть поговорить» перед работой в театре. Девушка не спеша повесила пальто и шляпку и подошла к столику, за которым он ее ждал.
– Добрый вечер, – поздоровалась она суховатым тоном, которым, повинуясь инстинкту, всегда говорила с ним. – Я не слишком опоздала?
– Я только что пришел.
Вежливая ложь: его стакан с имбирным элем был изрядно почат. Она села рядом – он очень удачно выбрал угловой столик. Рубен, как и она, носил очки. Маленькие, круглые. И за ними, как у нее, крылись черные отцовские глаза.
– Ну и туман сегодня.
Она кивнула и заказала вишневую кока-колу.
Со своей бесплотной фигурой, в неизменном черном костюме страхового агента, Рубен Олсон, если встретить его в этом тумане, запросто мог напомнить Джека-Потрошителя. От этой мысли улыбка тронула губы Манхэттен. Видимо, сочтя ее за поощрение, он сразу приступил к сути:
– Вот. Прочти.
Это была статья за подписью знаменитого хроникера Уолтера Уинчелла.
Пьеса «Доброй ночи, Бассингтон» попала в блестящую струю самых успешных бродвейских спектаклей во многом благодаря великолепному Ули Стайнеру в заглавной роли. Автор, Томас Чамберс, находится в настоящее время в Голливуде. Нам хотелось бы верить, что привела его туда одна лишь слава большого писателя, если бы он не позорил свое имя, открыто оказывая поддержку Десяти Ренегатам[25], коммунистам, решение по делу которых будет вынесено в ближайшее время. Можно только удивляться, если мистер Ули Стайнер не последует за ним по этому пути! Известно ли вам, что во время войны этот гений и великий соблазнитель нью-йоркской сцены был близко (даже очень близко) знаком с некой Влаской Чергиной, русской балериной, известной не только своими антраша, но и горячей симпатией к мистеру Сталину?..
Манхэттен выронила газету.
– Это только начало, – сказал Рубен.
– Что насчет вызова Ули в комиссию?
– Сесил, его адвокат, добился отсрочки. Но когда назначат новую дату, деваться будет некуда.
– Чем он рискует? Хотя бы тюрьма ему не грозит?
– Еще как грозит. За инакомыслие или государственную измену.
– Ули вызвали как свидетеля. Он не обвиняемый.
Рубен хрюкнул – похоже, это был смех. Явление редкое и очень… готичное, на взгляд Манхэттен. Ситуация не располагала, и она скрыла вновь просившуюся улыбку.
– Для Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, – пояснил он, – свидетели делятся на две категории: дружественные и недружественные.
– Сторонники или предатели.
