И вот она вновь появляется в его жизни — единственная, которая, наверно, не желает его убить и единственная, от кого он не ждет подвоха и удара в спину. Такая же опустошенная и отчаявшаяся, пытающаяся не показывать своей боли. Но Кеноби-то видит.
Но он об этом не скажет, протянув лишь:
— Стечение обстоятельств.
— А вот я так не думаю, Оби-Ван, — впервые назвав его по имени, датомирка поднимается со своего места, а после бросает деньги на барную стойку. И уходит куда-то неторопливо, будто давая мужчине время все осознать, будто зная, что он просто так ее не отпустит. Асажж слишком хорошо знает его — того, кто не сдается до последнего и использует все возможности, способные остановить врага.
Кеноби несколько секунд наблюдает за исчезающей фигурой, но после понимает, что не сможет просто проводить ее взглядом. Поднимается с места, следуя ее примеру, и идет за Вентресс, которая, к его удивлению, направляется совсем не к выходу, а к лестнице, ведущей на второй этаж этого заведения, именуемый жалким подобием отеля. Загипнотизированный, неспособный себя контролировать, Оби-Ван осторожными шагами идет за девушкой, осознавая, что она опять затеяла какую-то игру. Он осознает это сразу, как только видит, как та останавливается в мрачном коридоре, а после поворачивается к нему. Даже в темноте можно разглядеть какую-то недобрую искру в глазах Вентресс, замершей на месте.
Что-то заставляет молча подходить ближе, не прерывая зрительного контакта, что-то пробуждает нечто на первый взгляд незнакомое, а прочувствовать — так будто бы родное. Слово, вертящееся на языке, слово, способное перечеркнуть разбитые войной строки забытого Кодекса, слово, как нельзя лучше подходящее для человека, знакомого с сухостью раскаленного песка и мечтающего порой лишь об одном-единственном глотке воды. Жажда. Может, в голову ударяет один маленький, почти что никакой глоток того мерзкого пойла, которое бармен опустил на стол перед ним ранее, может, Оби-Ван просто сходит с ума, умирая от извращенной, тяжелой и такой неправильной жажды, но именно он срывается первым, вжимая худощавую фигуру Вентресс в неровную, шершавую каменную стену, прислонившись настолько близко, насколько это возможно.
Руки уже как почти три года не скованы грубыми, тяжелыми цепями Кодекса, а любовь — даже самая сильная — забывается, теряясь в золотых песках Татуина, приносящих лишь боль и одиночество, и напоминающих о горечи всех утрат.
Жажда остается всегда.
В темноте изгибы стройной фигуры гипнотизируют, а тишина тяжестью давит на плечи.
— Уходишь? — в нем говорит опьяненный желанием человек. Одно слово шепотом срывается с губ, растворяясь в тяжелом и напряженном дыхании девушки. Он не даст ей уйти, просто не позволит сбежать так, как она сбегала с поля боя.
— Уйду — догонишь… — на выдохе произносит Асажж, выдыхает в нескольких сантиметрах от его губ, но не придвигается ближе. — Найдешь, как всегда находил, Оби-Ван…
— Ты всегда возвращалась…
Он целует ее не думая, ведь стоит об этом подумать и осознать реальность происходящего… прочем, зачем? Губы девушки оказываются слишком податливыми, будто бы датомирская ведьма ждала именно этого — какого-то смазанного, но все равно желанного поцелуя, ждала этого порыва со стороны мужчины, знала, что он не отпустит ее просто так. Он бы не отпустил, даже не предполагая, каким будет исход. Именно «будет», Оби-Ван на сто процентов уверен в том, что это — не тот самый долгожданный конец их тяжелого, сбитого и сухого разговора, это является лишь пугающим началом того безумия, в которое он втягивается, утонув в океане скрытых желаний.
Не существует никаких «правильно». Есть только «необходимо».
Все какое-то слишком однотипное, одинаковое, серое. Но на его сером, затянувшем всю жизнь, являющуюся жалким, одиноким существованием, отчетливо вырисовываются блекло-бордовые контуры замысловатых татуировок.
И на таких на удивление мягких губах не чувствуется ни злорадной ухмылки от удавшейся игры, ни отвращения, Асажж лишь отвечает в той же манере — резко, быстро, пытаясь утолить и свою жажду тоже. Она задыхается, сходит с ума, ощущая, как руки, сжимающие ее плечи, начинают не очень уверенно исследовать ее тело. Выступы неровной стены врезаются в спину, а Вентресс невольно отмечает, что хватка Кеноби сильнее, чем она могла подумать. А он сам требует большего, проводя языком сначала по нижней губе, потом вынуждая приоткрыть рот. Асажж не поддается — позволяет. Поцелуй становится глубже, медленнее, а языки сплетаются вместе.
Вентресс хочет чего угодно вместо серого существования в постоянной опасности. А тут столько красок за раз — еще немного и ей сорвет крышу под напором глубоких и требовательных поцелуев, и сильных рук, исследующих ее тело быстро и проворно. Да и вообще, все происходит как-то слишком быстро, будто обоим не хватало друг друга.
Чтобы открыть комнату Оби-Ван даже не отстраняется, они вдвоем наваливаются на не закрытую на замок дверь такой же пустой и темной комнаты, — маленькой, тесной, душной — а Вентресс весьма кстати закрывает ее, умудрившись неведомым для бывшего джедая образом повернуть маленький ключ в скрипящем замке. Никаких слов, в воздухе растворяются только тихие, протяжные стоны и вздохи вместе с шелестом ткани — короткий плащ Асажж летит на пол, куда-то в сторону, только Оби-Вана встречает разочарование в виде толстых слоев другой одежды, наверняка предназначенной для того, чтобы защитить кожу от солнца. Чувствуется, как девушка ухмыляется сквозь поцелуй.
Вскоре кофта из плотной ткани оказывается где-то рядом с плащом, в неизвестном углу, и уже почти обнаженная, Вентресс прижимается еще ближе к мужчине, ощущая, как грубая ткань светлой туники трется о кожу, едва-едва скрытую под тонкой майкой. Кожа у нее нежная, как-то на автомате отмечает Кеноби, когда ведет рукой вниз от ключиц до живота, а после поднимается вверх, осторожными движениями надавливая на грудь, но не проникая под такую ненужную сейчас ткань. Кожа у нее действительно на удивление мягкая, нетронутая жестким песком и солнцем, делающим ее сухой и грубой.
Оби-Ван, кажется, сходит с ума, понимая, что именно происходит, где он и кто рядом с ним, вот только отчего-то его не беспокоит ни один из этих вопросов, лишь то, что он чувствует, как его жажда уходит — чем он ближе, тем быстрее.
Для него существует только полуобнаженная девушка в темноте маленькой комнаты, а остальное отходит на второй план. Если ничего нет — разве есть что-то, что он может потерять, попытавшись насладиться уже не запретной близостью? Пустота заполняется с каждым новым поцелуем.
Становится еще жарче. Словно Мустафар с реками лавы. Жарко, душно, тяжело дышать. Голова кружится, а мысли, кажется, отключаются. Оби-Ван жадно припадает губами к длинной шее девушки, оставляя короткие поцелуи-укусы. В это же время ее проворные пальцы тянутся к кожаному ремню и слышится звон металлической застежки. Вот и все, туника с тихим шелестом падает на пол, открывая девушке взор на подкачанный торс, широкие плечи и грудь, исписанную сетью шрамов — она чувствует, прикасаясь к каждому миллиметру кожи Кеноби. И под припухшими губами чувствуются эти шрамы. Она осторожно скользит выше, опять к губам, в то время как пальцы перебирают пряди рыжих волос. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, тот едва различимый из-за сбившегося дыхания шепот — Асажж наслаждается всем этим, позволяя всей боли, представляющей из себя огромную кровоточащую рану, просто остаться на втором плане.
На это у нее будет время потом. Потом можно будет обо всем жалеть, а сейчас, когда начало положено, а точка невозврата пройдена, остается продолжать жадно целовать друг друга, срывая одежду.
Она все еще чувствует стену — уже более гладкую — спиной, а руки бегают по крепкому торсу мужчины. Ей хочется быть ближе, почувствовать хоть что-то вместо болезненного осознания, что во всей Галактике нет больше ничего, за что хотелось бы бороться. Руки опустились. И Оби-Ван такой же отчаявшийся в жизни, такой же разбитый и одинокий как она — им не нужны слова чтобы объяснить, что эта близость желанна. Спустя годы, спустя столько времени, проведенного порознь с человеком, который всегда проявлял к ней какой-то странный интерес — больше, чем как к врагу, о котором нужно знать все, они, наконец, подошли к логической развязке.
