© Любовь Сокол, 2021

Машина летит под откос. И они летят, вместе, рядом. Он и она. Она – впереди, Он – чуть сзади. И вот режут воздух слова – резкие, испуганные, властные:

– У нас будет ребёнок! Ре-бё-нок!!

– Что?! – А рука уже хватает её – взмах тела, взброс, и зацепил, захватил её – и уже рука в руке, крепко жмёт её руку. Удержать! Удержать! А от чего удержать? От пропасти? От пустоты? И всё равно удержать! Только бы удержать!

А ведь почти разругались, а ведь ещё б минута и разошлись в разные стороны – так устали, так измучили друг друга.

А тут – ребёнок! Боже, их ребёнок! Незащищённый махонький комочек – с ними вместе летит в ад. Или в рай – не всё ли едино? – если не пожил, если даже не увидел свет?

Нет! Нет!! Нет!!! Подхватил мать вместе с ребёнком, его ребёнком – первым, и быть может, последним – ведь уже почти пятьдесят, прижал, одной рукой, с силой прижал. На это силы нашлись – у мужчины всегда на это силы есть – если любит, если настоящий мужчина – тут уж силы ядренеют, удесятеряются – тут уж подключается мозг – гонит кровь и подталкивает мысль – спастись! спасти! любой ценой спасти! – её и ребёнка. Его ребёнка, мать этого ребёнка – свитых воедино, спаенных, слитых. Не разделить их сейчас, да и потом не разодрать – ребёнку, во-первых, нужна мать, – значит, спасать обоих, только обоих! И он спасёт! Он их спасёт!

Но как?! Как?! – и всё это в доли секунды, в доли полёта – полёта на тот свет. А она трепещет в руках, а она стонет, а она прижимается к нему – ища защиты, ища спасения. И это придаёт сил, рождает новые силы. Оглядывает скалу – до неё метра два. Нет! Ничего нет! Никакой зацепки! Но, – есть! Есть зацепка! Вот она! Грот, небольшой грот в скале. Туда! Скорее туда!

Как же он рад своему натренированному телу! Мышцам рад, слаженности, упорству. Они подчиняются ему, они во власти его. Взмах ногами – сильный, властный, боевой. Что снаряд, что гигант, – а тут вжал ноги чуть, плечи, голову вжал, образуя нишу собой, будто гнёздышко, – чуть оттолкнул, отпаял женщину от тела – чтобы сберечь, чтоб на него был удар, чтоб не коснулся её. И вот уже в гроте они. Он, распластанный, неживой. Всё же не выдержало напряжения тело, не выдержали мышцы – раскрылись, отпустили его, – а она на нём – испуганная, помятая, но живая. Она была в гнёздышке, она защищена. Это уже при приземлении отказали его мышцы. Когда она уже была вне опасности. Когда он почувствовал её живой.

А она ещё не верит – в спасение не верит, а она ещё не может прийти в себя, а она ещё будто летит – леденеет сердце, леденеет душа, мёрзнут, коченеют ноги – от того же страха, от бессилия что-либо изменить. И – она жива. Нет, это, видимо, сон… Или смерть – да, скорее, это смерть, безволие, отрешённость – ото всего, от самой себя, от этого мира.

Но что это? – будто ворохнулось что в ней, будто всплеск какой в теле. Боже, – ребёнок! Боже! – неужто жива? Неужто мы живы, мой Боже?! И снова толчок – более сильный – уже в другую сторону живота, – будто подтверждающий, укрепляющий её мысль: живы мы, живы! Живы – пусть ещё не верится, пусть ещё в сердце страх. Не скоро страх отойдёт, до сих пор леденит сердце, до сих пор оно скомкано – стонет и болит, и будто просит о помощи, будто молит: помоги!

Но это пройдёт – ведь они живы, значит, пройдёт. Но что с отцом? Боже, как я назвала его? Как выдернулось это слово? А ведь выдернулось, а ведь выхлестнулось, и какое ещё слово – тёплое, родное, – отец! И ещё сильнее страх – после слова этого, ещё яростнее теснит сердце боль – что с ним? Отчего не встаёт? И даже не стонет?

Тихонько, – так зябко, так страшно, – коснулась его лица. Нет, тёплое лицо – не совсем, но тёплое, вроде, живое. Дальше пошла рукой – Боже, какой же он родной! какой же родной он! – по шее, хотела уж ниже, на грудь, а рука зацепилась, ищет вену – просто тянет к венке её. Но как страшно – а вдруг? а если? И всё равно тянет руку, находит венку, жмёт. Нет пульса, нет … – но есть! Есть пульс! Чуть слышный, вкрадчивый, испуганный, – но есть же! есть!

Боже, живой! Родной мой! Родной наш! Папка! Папка! Живой! На большее сил не было. Ни на мысли, ни на думы, – сама устала, сама на краю гибели. Просто дала себе отдых, просто позволила себе расслабиться – надо ж и ей отдохнуть, после такого-то. Откинулась, прислонилась спиною к острым камням, – а всё равно, всё едино, лишь бы отдохнуть – и провалилась, умчалась в зыбкий тягучий сон. Но и во сне дрожала, и во сне не верила – что жива, что живы, что ребёнок в ней жив. И во сне страдала – опять летела в пропасть, опять замирала душа, опять куда-то проваливалось сердце – ухало, бухало где-то в пустоте – её избитое, израненное сердце. А душа? Вернулась ли к ней душа? Кто знает. Она пока не чувствует её, она пока не дошла до этого. Душа всегда рядом с человеком – даже покинув его, не сразу отходит, и её душа где-то рядом – в ней или около неё – разве ж не всё равно? разве ж не всё едино? Здесь она, вот и ладно. Она будет жить, и душа будет жить – впрочем, душа всегда жива, – но нет, не надо об этом, не надо! Ни о чём не надо, – только отдохнуть, прийти в себя – только отдохнуть…

Они на берегу, подальше от людей. Узбекистан – здесь не принято загорать вдвоём, тем более обниматься. Жара, и они в этой жаре, на раскалённом песке. Он и она. Счастливые, словами не рассказать. Рядышком лежат, тело к телу. Лежат и вбирают друг друга. Дышат друг другом. Не могут надышаться.

– Не могу поверить, что у нас скоро свадьба! – это она.

– А я верю, – это он. Мужчины более практичны, более сильны в этом вопросе. Если уж он выбрал женщину (ему кажется, что он выбрал), если она согласна стать его женой, какие могут быть препятствия? Да никаких!

Зато она отчего-то грустит. И эта тоска – будто подмывает изнутри, точит и точит. Она хочет перебороть эту противную тоску, гонит, гонит её из себя. Нет, не уходит, злодейка, – ещё больше вгрызается, ещё яростнее точит. Она предписывает это нетерпению да страху. Ведь сколько ждала этого мига – мига признания её невестой, мига волшебства – ведь вот-вот станет его женой, понимаете, женой! И опять же боязнь – как это, женой? Была никем, ну, просто подружкой, а тут, – женой? А всё вместе то пугало, то настраивало на счастливую волну – ведь счастье, счастье впереди, отчего же пугаться, чего опасаться, отчего грустить?

И эти вздохи. Даже он слышит их.

– Опять ты вздыхаешь? Отчего? Или не веришь мне? Или боишься?

– Нет!… Да, милый, боюсь! – И ещё роднее он стал, сама себе стала роднее, – оттого что не соврала, оттого что открылась. И страх улетел куда-то, за ним и грусть. Как можно грустить, когда рядом это чудо? Мужчина, которого она хотела (да, хотела!) и боялась, и ещё больше хотела и уже чуть меньше боялась.

А мужчина смотрит влюблёнными глазами, мужчина глаз оторвать не может от неё.

– Пойдём домой! А?

– Пойдём! – Нельзя отказывать мужчине – когда он хочет тебя, когда все мысли его о тебе. Можно лишь подразнить, помучить, – и опять же затем, чтоб ещё больше возжелал, ещё больше горел.

Мрак, темнота закрыли мужчину. И тут же – опять небо, синее-синее, берег озера, чистый песок. Всё то же (почти то), только другой мужчина рядом с ней. Более молодой, более нетерпеливый, более страстный. И как же он глядит на неё! Он просто вбирает её всю, он, кроме неё, ничего не видит.

Нет, надо бежать от него! Скорее бежать от этого взгляда! Он так нетерпелив! Вскакивает, бежит к воде, рывком входит в озеро – и сама горит, и самой бы спрятаться! Он настигает её в воде, он обнимает, прижимает к себе.

– Пусти! – Отпустил, пусть поплавает, пусть. Не стал догонять – она просила, она хочет побыть одна. Умница, уже знает его, знает его страсть, – подальше от него в такие минуты, лучше подальше!