Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ева недовольно машет головой.

– Передай, пусть отменяют бойкот. Эта сука свое сполна получила.

Даша неохотно кивает.

– Я все-таки не понимаю, почему Ольга Владимировна, – Ева хмурится от одного лишь упоминания имени матери, – не замяла эту проблему? Почему позволила, чтобы тебя отчислили?

– Ну… – надломленно выдыхает Исаева, – во-первых, меня не отчисляли. Мне разрешили перевестись по семейным обстоятельствам в другой университет. Кстати, представляешь, из-за смены специальности у меня три академических задолженности! Но, что самое ужасное, на их ликвидацию у меня только десять дней! Разве это реально?

– Наша система образования – самая гуманная в мире!

– Это точно. Я думала, мать хотя бы этот «нюанс» уладит, – недовольно бурчит Ева.

– А что там «во-вторых»?

– Во-вторых, мать заявила, что больше не собирается меня прикрывать. Мол, мне уже восемнадцать, и я должна отвечать за свои действия. В новой академии я буду учиться на общих основаниях. Никаких привилегий и связей.

Глаза Даши расширяются от удивления.

– Зная Ольгу Владимировну, могу предположить, что она пытается тебя в очередной раз проучить.

– Поперек горла уже ее уроки! – взрывается Ева. – Никогда не спросит, «почему»? Никогда не спросит, что я переживаю? Всю жизнь, будто подчиненная у нее! Не справилась – наказание.

Даша сочувственно вздыхает.

– Ну, Ольга Владимировна, конечно, не мать года… Но все-таки, я уверена, беспокоится о тебе.

На губах Евы появляется вымученная улыбка.

– Слава Богу, о компании она беспокоится сильнее, и большую часть времени мне есть, чем дышать.

– Она купила тебе Lexus RX, – гримасничает Дашка, чтобы хоть как-то развеселить подругу.

Ева мягко смеется.

– Да. Но из-за перелома я вынуждена передвигаться на такси.

– Скажи спасибо, что не в инвалидном кресле, – хохочет Захарченко.

– Кому? Любаше? – полностью расслабляется Ева. – Что ж… – вздыхает девушка. А затем, поднимая сломанную руку, торжественно произносит: – Спасибо, сучка, что у тебя всего лишь красный пояс по каратэ, а не черный.

– У Любаши сломана челюсть, – напоминает ей Даша. – А это намного хуже, чем перелом руки.

– Определенно, – соглашается Исаева. Вздыхает, принимая серьезный вид: – Ты все равно группе передай, что это наши с ней терки. Они не при делах. Тем более, сейчас, когда я учусь в другой академии.

– Кстати… – нерешительно начинает Даша. – Леонид Борисович просил передать, что после случившегося не желает видеть тебя в секции.

Ева фыркает.

– Мне и без Леонида Борисовича дел хватает. Давно хотела бросить каратэ.

– Ну и ладно…

* * *

– Господи, когда же ты перестанешь нас позорить, Ева? – влетая в комнату дочери, раздраженно восклицает Ольга Владимировна. Приблизившись к письменному столу, за которым находится Ева, швыряет перед ней газету. – Я просила тебя оставаться дома, пока не сойдет синяк!

Даже не шелохнувшись под гневным взглядом матери, Ева невозмутимо изучает статью.

«Очередное ЧП с дочерью морского полубога Павла Исаева».

Ракурс на фотографии выбран весьма похвально: хорошо заметен и фиолетовый синяк под глазом, и рука в гипсе.

Ева широко улыбается, бессердечно насмехаясь над матерью. Девушку искренне забавляет манерность Ольги Владимировны, ее зависимость от общественного мнения, одержимость своим социальным статусом.

– Да. Плохо получилось, – безразлично комментирует она.

Затем медленно отодвигает газету на угол стола и, возвращаясь к своему увлечению, задумчиво перебирает рассыпанные мелкокалиберные пазлы. Давно миновали те времена, когда у Евы дрожали губы при появлении матери.

С возрастом она выработала идеальную тактику поведения. Никогда не спорить с матерью. Никогда ничего не доказывать. Никогда не пытаться объяснить. Ибо все перечисленное с Ольгой Владимировной бесполезно.

Девушка смотрит то на сложенную половину картинки, то на имеющиеся не пристроенные детали. Усложняя себе задачу, она всегда собирает пазлы без образца, «вслепую».

– Ева? – раздраженно окликает мать.

Ей приходится оторваться от своего занятия и посмотреть в лицо Ольге Владимировне. Ведь она не уйдет, не получив желаемого.

– Я не виновата, что всем есть дело до моей личной жизни, мама. Была бы я из «нормальной» семьи, никому бы в голову не приходило следить за мной с фотоаппаратом, – сухо поясняет Ева, ни на октаву не повысив голос.

Ольга Владимировна сжимает челюсти настолько сильно, что у нее белеет кожа на скулах, и губы превращаются в тонкую полоску.

– Как жаль, что ты не ценишь то, что имеешь с рождения, – цедит она. – Тысячи были бы счастливы жить так, как ты! Ты же продолжаешь называть нас «ненормальными». Чего тебе не хватает, Ева?

Глаза матери блестят предательской влагой. Но Ольга Владимировна изящно шмыгает носом и быстро справляется с эмоциями.

– Чего, мамочка? – повторяет девушка. – Как говорит Антон Эдуардович, – намеренно упоминает своего психотерапевта, зная, что мать угнетает «неполноценность» дочери, и добивается своего – Ольгу Владимировну практически перекашивает, – у меня избыток энергии. Вот я ее и расходую. Не могу же я сидеть дома сутками. За два дня чуть с ума не сошла. А ты не расстраивайся, мамочка, – снисходительно просит девушка.

– Не расстраиваться? Как мне не расстраиваться, Ева?

Бросив короткий взгляд на разъяренную мать, девушка снова усмехается. Пристраивает очередную частичку пазла на место.

– Неужели так трудно быть нормальной, Ева? – устало вздыхает Ольга Владимировна. – Почему ты постоянно во что-то влезаешь?

«Будь нормальной, ЕВА!

«Боже, что ты за наказание Господнее?»

«Когда же ты станешь нормальным ребенком?»

«Нам очень стыдно за тебя, Ева. Ты позор для нашей семьи!»

«Ева-Ева… Только посмотри на себя…»

«У меня от твоих выходок когда-нибудь сердце остановится!»

«У всех дети, как дети, только у нас… дьяволенок».

Ева прикладывает все усилия, чтобы сохранить относительную неподвижность. У нее ускоряется пульс, колотится сердце и зудит все тело. Ей хочется смахнуть все со стола и вскочить на ноги! Ей хочется кричать!

Она так сильно сдерживает себя, что поджимаются пальцы ног, и стопу прорезает судорога. Ее подмывает, как в детстве, лихорадочно заерзать ступнями по ковровому покрытию. Но она сжимает зубы и медленно ставит «на место» пазл. Торопливо облизывает губы и поднимает взгляд на Ольгу Владимировну.

– Потому что я не робот, мама. Я не робот, – в голосе Евы сквозят огорчение и усталость, но она быстро проглатывает эти чувства. Далее говорит хладнокровно и официально, как ее учили с детства: – Мне очень жаль, что я тебя огорчила. Я прошу прощения.

Лицо Ольги Владимировны смягчается. Она качает головой, отчего завитки ее волос плавно колышутся.

– Ты безответственна, Ева. Ты слишком безответственна, – сурово говорит мать. – Мы с отцом столько для тебя сделали! Мы дали тебе целый мир, – высокопарно разводит руками. – Все у твоих ног. Любые возможности открыты.

– Ты права, мама.

Ольга Владимировна одобрительно кивает.

– Научись, наконец, нам соответствовать.

Правая нога Евы дергается и ударяется о коробку с журналами. Мать, замечая это, прикрывает глаза и терпеливо вздыхает.

Внутри Евы барабанят эмоции, но она, цепенея телом, натянуто улыбается.

– Обязательно, мама.

– Переоденься и спускайся ужинать, – говорит Ольга Владимировна, окидывая недовольным взглядом растянутую футболку дочери. – Отец уже на подъезде.

– Я не закончила, – кивает Ева на пазлы, в надежде, что мать разрешит ей собрать картинку.

Но та с нажимом повторяет:

– Переоденься и спускайся.

– Хорошо.

Ужинают Исаевы в большой столовой. Если оказаться здесь простым гостем, то интерьер, несомненно, впечатлит своей красотой и дороговизной. Пол и задняя стена помещения инкрустированы сверкающей зеркальной мозаикой. Передняя, полностью стеклянная стена, открывает вид на беспокойное, темное в это время суток, море. Углы комнаты закрыты массивными вазонами с необычными живыми цветами. А в центре пастельной боковой стены стоят старинные нидерландские часы. Они «идут» внушительно и гулко, отмеряя каждый час маятниковым боем.

5
{"b":"722749","o":1}