– Что? Какой к чёрту форменный кортик! – её слова оказались для меня полной неожиданностью. – Этим, как ты называешь «декоративным», кортиком убили человека.

– Обычный. – Виктория была спокойна и полностью поглощена едой, со скоростью и напористостью шредера уничтожая принесённые сладости. – Ладно, слушай. В период Великой Отечественной Войны, в 1943 году, Сталин издал приказ или что-то подобное, в соответствии с которым в прокуратуре была введена форма. Сначала согласно данному приказу прокурорам полагалась шпага3.

– Введена форма? Шпага? – я прервал рассказчицу. – Ты шутишь?

– Нисколько. Сам можешь почитать специальную литературу на эту тему, если не веришь. До 1943 года у прокуроров не было формы, её ввели в период войны. Итак, сначала прокурорам дали шпаги, но ненадолго. Через год их заменили на кортики. То есть кортики появились у прокуроров в 1944 году. Насколько я помню, их отменили уже после смерти Сталина, в 1954 или 1955 году. Обрати внимание, что кортик и шпага полагались только высшему составу и именовались они форменным холодным оружием.

– Зачем прокурору кортик? Бред. Ты издеваешься надо мной? Может им полагались ещё пулемёт и сапёрная лопатка?

– Слава, чего ты на меня накинулся?! – Кирсанова вновь стала заводиться. – Ты пришёл ко мне с этими фотографиями, я тебе сообщила, что мне известно. Смотри сам: видишь, на рукояти из желтой пластмассы, на верхней втулке – гравированное изображение герба СССР с 11 лентами. Если бы ты предоставил мне ещё и ножны, то я показала бы тебе, что устье с лицевой стороны украшено изображением герба СССР, а с оборотной – гравированным изображением символики Народного Комиссариата Юстиции. Я такие клинки видела лишь на фотографиях, они не очень распространены. Коллекционеры к ним относятся без энтузиазма, так как и кортик и ножны изготовлены не из дорогого материала, да и красотой не отличаются. Одна пластмассовая рукоять что стоит! А цвет! Претензии по поводу своей безграмотности в данной области предъявляй себе сам: ты же работал в прокуратуре, мог хотя бы поинтересоваться историей данного органа.

– Можно как-нибудь узнать, кто являлся владельцем кортика?

– Вряд ли. Дело в том, что клинки выпускались без клейм и номеров. Иногда сам владелец наносил травлением свои инициалы или фамилию. Но это редкость.

– Кому полагались шпаги и кортики?

– Всем от старшего советника юстиции до действительного государственного советника юстиции.

– Переводя на русский язык – от полковника до полного генерала. Это же уйма народу.

– Я думаю, их было не мало. Все мальчишки вне зависимости от возраста любят поиграть в солдатиков либо почувствовать себя ими.

– Ты могла бы поинтересоваться у своих знакомых антикваров, не приобретал ли кто-либо у них данный кортик. Может им что-либо известно о нём. Любая информация, любая зацепка.

– Я поспрашиваю, конечно. Но имей в виду, что антиквары народ серьёзный, закрытый. Мало кто из их числа захочет разговаривать на такие темы: раскрывать владельца антикварной вещи не принято.

– Я всё понимаю. Постарайся, пожалуйста. Для меня это очень важно, даже не для меня, а для человека, интересы которого в настоящее время я представляю.

– Я же сказала, что поговорю. Но на результат слишком не надейся.

– Спасибо.

– Спасибо слишком много. Я потом придумаю, что ты мне должен. – Виктория загадочно и как-то плотоядно улыбнулась. – Расскажи лучше, как там моя сестрёнка.

– Как работник, она меня устраивает. Кстати, именно из-за неё я ввязался в это дело: она умудрилась пропустить клиента, который сумел уговорить меня поработать.

– Я сомневаюсь, что в этом есть её вина – в каждом правиле есть исключение. Ты бы лучше помог ей, всё-таки она учится на юридическом, твои практика, опыт и знания будут для неё полезными. Не будет же она всю жизнь работать секретарём.

– Об этом пока слишком рано говорить. Посмотрим, что можно сделать.

– Посмотри, посмотри. У тебя ещё есть вопросы? – тарелки перед Кирсановой были пусты, чай выпит. – У меня ещё есть дела, работа. Ссора с Плетнёвым ничего не изменила.

– Нет, пока ничего. Спасибо.

– В таком случае, пока. – Вика стремительно вскочила, схватила фотографии орудия убийства, быстро чмокнула меня в щёку и убежала.

– Пока. – проговорил я уже ей в спину.

Так, с одним делом закончено. Выпив ещё чашку кофе, я направился к Самсонову, на него я больше всего надеялся. Фёдора Петровича я знал давно, ещё с тех времён, когда пришёл работать следователем. Сейчас ему уже было за 60, хотя на данный возраст он выглядел и десять, и пятнадцать лет назад. Сам он невысокого роста, около 1 метра 65 см, плотный, седовласый, с бородой и усами, за которыми тщательно ухаживал. Одевается всегда аккуратно: на какой бы свалке нам не приходилось работать, одежда на нём всегда была чистой и отглаженной, как будто, только из прачечной. Самсонов был аккуратист, но не денди. Наиболее ценное главное в Петровиче – порядочность, полная отдача сыскной работе, которую он любил и любит по настоящее время, а также поразительная интуиция и прямо-таки маниакальное внимание в деталях. Я помню десятки случаев, когда только благодаря ему удавалось раскрыть заведомый «глухарь»4. Мне нравилось с ним работать и даже после того, как я стал адвокатом, я старался с ним поддерживать связь, периодически звонил. Делал я это не только из эгоистического интереса, но и из-за того, что Петровича уважал, а его дружбу ценил.

Когда я приехал к дому Самсонова, который проживал на окраине города, он стоял у ворот и разговаривал с какой-то женщиной. Подойдя ближе, я увидел, что это не женщина, а совсем юная девушка.

– Приветствую, – обратился Самсонов ко мне, после чего обратился к юному созданию, – Светлана, это мой коллега и друг, Вячеслав Талызин. Я тебе когда-то о нём рассказывал. – затем он повернулся ко мне. – А это моя внучка Светлана. Прошу любить и жаловать.

– Рад знакомству. – несколько ошарашенно отреагировал я.

– Очень приятно. – отреагировала внучка.

– Ладно, Светлана, до пятницы. У нас с Вячеславом есть дела, о которых тебе ещё рано знать.

– Пока, дедушка. – Светлана кивнула мне и пошла в сторону автобусной остановки.

– Да, Фёдор Петрович, не устаёшь ты меня удивлять. Внучка? – я вопросительно посмотрел на него. – Ты никогда не говорил, что у тебя есть внуки.

– То, что я об этом не говорил, не значит, что их у меня нет. – он с ухмылкой посмотрел на меня. – Проходи в дом, послушаем, во что ты опять вляпался.

Мы прошли в дом, в просторную кухню. Самсонов, указав мне на стул, сразу же занялся приготовлением чая. Этот процесс, который у меня занимал не более пяти минут, у него превращался в священную процедуру: каждое действие выполнялось чуть ли не с религиозным выражением лица точными, отработанными и одновременно скупыми движениями. Пока Фёдор Петрович занимался любимым делом, я задумался о том, чем могла заниматься его внучка. Сыновья по его стопам не пошли: один работал в банковской сфере, второй ушёл в политику. Отношения между ними, насколько я знал, были ровными. Светлана выглядела лет на 20, самое время определяться с будущей профессией.

– Чем занимается твоя внучка? – обратился я к Самсонову.

– Пошла по моим стопам, учится в университете МВД. Надеюсь, у неё всё получится.

– Кем же она себя видит в полиции?

– Следователем. Я же, честно говоря, думаю, что она стала бы неплохим опером. Время покажет, ей ещё учится два года.

– Ладно, рассказывай, – Самсонов поставил передо мной большую чашку с чаем.

– Фёдор Петрович, я опять влез в дело. Не сказал бы, что оно интересное, но раз уж назвался груздём… Слушай…

Я рассказал ему всё, всё, что мне было известно о деле Фёдорова. Рассказывал подробно, обстоятельно. Свои предположения, выводы я придержал, их необходимо было раскрывать постепенно, по мере необходимости. Также я умолчал о Селезнёве, Петрович с некоторым предубеждением относился к людям такого сорта, что сделать – профессиональная деформация. Рассказ занял минут двадцать, больше и не требовалось – не первый раз докладываю уголовное дело.