– Боишься заблудиться? – Я уже хочу ответить на звонок, но своим нарочито строгим покашливанием Рита заставляет меня обернуться.

– Слышь, Матей, – она, когда сердится, или просто играет в недовольство, называет меня по фамилии. – Тебе не говорили, что ты плохо воспитан?

– Ты первая.

– Незнание не освобождает от ответственности, – Рита продолжает играть в суровость. – Придётся отвечать по всей строгости.

Она старше меня на восемь лет, но разницы в возрасте я не чувствую. Рита выглядит от силы лет на двадцать пять, а когда начинает шутливо придуриваться, вообще похожа на малолетку с торчащими в стороны косами и чупа-чупсом во рту.

Дочь на каникулах у бабушки, муж где-то на заработках в России. Свободная женщина.

Временно – как любит уточнять она.

– Ответь, – кивает она на монитор.

– По всей строгости?

– На звонок.

– Это отец, я ему перезвоню.

Рита пожимает плечами – мол, как знаешь, берёт меня обеими руками за ворот рубашки, разворачивает спиной к дивану. Не сопротивляясь, падаю на скрипучие пружины. Деловито раздвигая полы халата, Рита садится на меня верхом.

У Командора на каждый жизненный случай припасён анекдот. Начни с ним говорить на любую тему, он через минуту-другую произнесёт свою коронную фразу: «По этому поводу есть хороший анекдот». Ну и у меня кое-что из его анекдотов остаётся в памяти, а потом вдруг всплывает в нужный момент.

Вот и сейчас вспомнилось: маленький тщедушный мужичок едва успевает к уходящему лифту; запыхавшись, втискивается в дверь и сходу оказывается лицом к лицу с дамой крупного телосложения. «Что, насиловать будешь?» – спрашивает дама. «Нет!» – испуганно крутит головой мужик. Дама деловито засучивает рукава: «Будешь, гад! Куда ты денешься».

Я не маленький и не тщедушный, а стройная и гибкая Рита никак не тянет на тётку из лифта, и всё-таки она в эту минуту так похожа на неё.

– Чего лыбишься? – Рита ёрзает, устраиваясь на мне верхом.

– Анекдот вспомнил.

– Ну? – Она распускает поясок халата.

– Не… – ёрзаю затылком по дивану. – Тупой анекдот.

– Поэтому лыбился?

– Ага! Мне нравятся тупые анекдоты.

Она наматывает концы пояса на руки, распрямляет его как удавку.

– А если мне тоже нравятся?

– Этот не понравится.

– Не надо было начинать.

– Я и не начинал.

Она несколько раз рывком распрямляет поясок, заставляя его вибрировать как струну и, хищно прищурив глаза, примеряется взглядом к моей шее.

– Колись.

– Отстань.

Она закидывает поясок мне за голову, затягивает его на шее и склоняется, накрывая меня волосами. Комнату снова заполняет сигнал вызова по скайпу, но мы уже не слышим его.

После того, когда заканчивается то, ради чего приходила Рита, мы лежим, положив головы на диванный валик. Монитор давно перешёл в режим ожидания и в тёмной комнате светится только рубиновый огонёк компьютерной мыши, бросая красные отблески на окружающие предметы. Впечатление такое, будто и клавиатура, и смартфон и оставленный на выдвижной полке стакан с остатками пива сгрудились вокруг затухающего костра.

Скомканная диванная накидка свесилась на пол, за окном слышен звук проезжающей мимо машины, бубнение музыки в салоне, женский смех.

Подняв вверх руку, Рита ноготком указательного пальца, выводит на тёмном потолке какие-то только ей понятные знаки, потом после длинной паузы, когда меня начинает клонить в сон, ни с того ни с сего вдруг говорит:

– Прикинь, у свиней оргазм длится тридцать минут.

– Чего?

– Тридцать минут, – медленно и внятно повторяет она как нерадивому ученику.

Своими вопросами и резкими переходами с одной темы на другую она иногда ставит меня в тупик.

– И что из того?

– Значит мы не свиньи.

– У меня и до этого не было сомнений.

– А говорят, что физиологически свиньи самые близкие нам создания.

– Слушай, я что-то делаю не так? – Порывисто встав с дивана, вырываю из-под Риты край скомканной накидки, обматываюсь ею вокруг пояса, ибо на мне из одежды остались только носки.

– Почему не так?

– Ну а к чему эти намёки на свиней?

– Дурак! – Она резко поднимается на локте, хватает край накидки, тянет к себе. – Дело не в тебе, а в том, что у женщины оргазм в самом лучшем случае длится пару минут. Раздели тридцать на два. Понимаешь?

– Понимаю. – Я тяну накидку на себя, Рита не отпускает.

– Что ты понимаешь?

– Надо пятнадцать раз за ночь, чтобы не было стыдно перед свиньями.

– Ну-у… – Прищурив глаза, она продолжает заниматься со мной перетягиванием накидки, потом отпускает её и показывает растопыренные указательный и средний пальцы. Я поначалу думаю, что это знак «виктория», но Рита, чтобы мне было понятнее, несколько раз сводит и разводит пальцы как ножницы. – Я, конечно, не изверг, но ещё от двух раз не отвертишься.

– Всего-то? – Сажусь за стол, разворачивая вэб-камеру так, чтобы та часть комнаты, в которой стоит диван не попадала в объектив. – Я отца набираю, тихо сиди.

– Ага, сейчас выскочу с голой задницей и булками перед камерой начну трясти.

Она идёт к шкафу в соседнюю комнату, возвращается оттуда с охапкой сиреневого постельного белья. Пока я говорю с отцом, она неторопливо застилает постель, иногда замирая, прислушиваясь к разговору.

Отец не любит, как он выражается, болтологии. Всегда начинает одной фразой: «Привет, как дела?» И если всё нормально, говорит конкретно по делу. То ли дело мама – она может часами выспрашивать самые незначительные подробности моей жизни или жизни наших соседей.

Отец в этот раз как всегда краток: у его знакомого скоро освобождается место в автосервисе, а я давно уже жду, когда подвернётся хорошая работа, чтобы рвануть в Москву.

Рита в очередной раз замирает с расправленным в руках пододеяльником, будто слушает не ушами, а отведёнными назад плечами и сведёнными вместе лопатками.

– Недели через три будь готов, – подводит итог отец. – Всё, давай!

Когда я встаю от компьютера, Рита уже застелила диван и лежит на животе, уткнувшись носом в подушку.

– И ты скоро уедешь, – обиженно смотрит на меня снизу-вверх одним глазом. – В сентябре?

– Сама слышала.

Не поднимая головы, она скребёт ноготком наволочку цвета ночной фиалки, вздыхает. Иногда мне кажется, что она старше меня на тысячу лет, а иногда, будто дитё малое, – хочется достать носовой платок и утереть ей сопли. Она совсем не глупая, но ей почему-то нравится образ легкомысленной блондинки. По крайней мере, тогда, когда она рядом со мной.

Я знаком с ней самого рождения, но первые смутные воспоминания начинаются лет с пяти. Родители тогда уехали на какую-то вечеринку в Кишинёв, а Ритку попросили забрать меня из детского сада. Я почему-то капризничал, не хотел с ней идти, а она тащила меня за руку, обзывала гадким мальчишкой и ещё каким-то неизвестным мне словом.

Много лет спустя, исходя из своего обогатившегося словарного запаса, я пытался вспомнить, что это было за слово, но догадок и по сей день у меня нет. Запомнилась только обида, хотя не факт, что слово было обидным, скорее обидным был тон, которым Ритка произносила его.

Когда мне было шесть лет ездили всем нашим дружным двором на озеро. Начался жуткий ливень, взрослые прятались в машинах, а дети забилась в палатку, по которой густо и страшно барабанили густые тяжёлые капли. Старшим среди детей был Виорел. Это сейчас ему тридцать два, и он успешный стоматолог, а тогда ему было лет шестнадцать. Ритке – около четырнадцати. Тогда она ещё оставалась для меня мерзкой взрослой девчонкой.

Малышня сидела у входа в палатку, осторожно приоткрывая полог и вслух гадая, когда озеро выйдет из берегов и затопит стоящие на берегу машины и палатку. Только Виорелу и Ритке было плевать на ливень, – они лежали под красным клетчатым пледом и между ними что-то происходило. Мне казалось, они играют в какую-то игру, накрывшись с головами пледом, под которым остро вырисовывалось то чьё-то колено, то локоть. Иногда оттуда слышалось сопение, потом доносился звонкий шлепок ладони.