Лука Монтяну пишет -- однажды Михай по пустынной улочке возвращался из гимназии. Сзади шёл парень, и Михай почему-то понял, что тот направляется к нему. Сейчас начнется -- эй, малец, дай пятнадцать грошей! А потом, независимо даст он или не даст эту мелкую монету, начнется избиение с отбиранием всего.

   Парень нагнал его и положил руку на плечо. Михай схватил свободной рукой его кисть, прогнулся вниз и выбросил правую руку с портфелем ему в лицо. Тот отпрянул, схватился за лицо руками и, бормоча "Crucea mati!" (твою мать! -- М.К.), пошёл назад.

   Михай очень гордился этим случаем. Он никогда не дрался ни во дворе, ни в школе. Этот способ самоутверждения был ему не нужен -- он летал в иных сферах.

   Говорят, у Ольги были с Михаем сложные отношения. Сложность была проста, но болезненна -- Ольга хотела за него замуж, а Михай этого не хотел.

   Интуитивно он чувствовал необходимость всё время, всегда, вечно быть в движении. Быть вдвоем -- застыть в маленьком замкнутом мире, быть замурованным в капсулу, из которой не выбраться. К тому же Ольга была ему дружески близка и понятна, но еще многие были прекрасны, таинственны и непознанны. И, возможно, было лучше для Ольги любить вне, чем страдать внутри провального союза.

   Ольга, наверное, одна из немногих, кто был ему предан всегда.

   Любвеобильность подвела Монтяну -- была какая-то интрижка с несовершеннолетней. Родители девушки требовали наказания, мораль была строгой, а закон суров и справедлив. Следствие не спеша разбиралось, поставив в известность партийные органы.

   В Госкино запахло скандалом. Стали умывать руки; пришла долгожданная пора производственной характеристики: '...Неоднократно замечен... Моральному облику строителя коммунизма не соответствует. ...Духу коллективизма не привержен. ...В фильмах фальшиво отражает советскую действительность...'

   Как-то сокурсник автора -- его мать работала в Комиссии партийного контроля при ЦК Компартии Молдавии, и дело партийца Монтяну проходило через её отдел -- выразился в том духе, что Монтяну, оказывается, большое трепло. И фамилия его вовсе не Монтяну, и бабушка его с Лениным не работала...

   Естественно, последовал вопрос:

   -- А как его фамилия?

   -- Монтецкий.

   -- И кто же он по национальности?

   -- Еврей.

   Подход партии был принципиальным -- аморальное поведение это одно, а уголовное преследование другое. Не может же коммунист сидеть в тюрьме и платить там членские взносы.

   Михаю, видимо, парткомиссия задавала неудобные вопросы, иначе с чего бы, если раньше родители во всеуслышание назывались сельскими учителями, то теперь отец вдруг оказался мельником, а мельники в фольклоре связаны с нечистой силой, и носители всяческих легенд, оттуда, де, его романтическое видение.

   Со слов матери друг рассказывал, что дело дошло до самого И. И. Бодюла, первого секретаря ЦК Компартии Молдавии. Бодюл, видимо, в решении сомневался и, будучи на своём посту преемником и протеже Брежнева, позвонил верховному шефу посоветоваться.

   Девичью честь мужчины не очень высоко ценили -- сама виновата! -- но репутационный ущерб для молдавской культуры в случае осуждения Монтяну видели. С предложением спустить дело на тормозах Брежнев согласился, но в свойственной ему манере добавил:

   -- Скажи этому специалисту, если он не уймётся, мы вышлем его обратно в Румынию. И дай ему строгача с занесением.

   И Бодюл, в воспитательных целях, действительно пригрозил репатриацией как вопросом, который будет рассматриваться.

   Для Монтяну будто небо упало на землю.

   По воспоминаниям он метался по кабинетам Мосфильма и Госкино, ища, видимо, заступничества -- как, его, знаменитого режиссёра, за якобы аморальное поведение собираются выслать. При слове "выслать" от него все шарахались.

   -- Первый раз не считается, -- ухмыльнулся в коридоре Мосфильма знакомый кинооператор, -- партбилет на стол, и руководи себе любительской студией во Дворце культуры. А что, Румыния такая уж плохая страна?

   III. Действующие лица

   В те времена в столице жила легендарная Фаня Абрамовна, секретарь секции мультипликации Союза Кинематографистов, человек добрейшей души, обаяния и природной мудрости. Её знала, кажется, вся так называемая богемная Москва. Журналист Артём Боровик в своих заметках из кошмара Афганистана среди роящихся в голове московских подсознательных ассоциаций упоминает о ней.

   К ней хаживало много всякого народа -- кто по делу, кто посоветоваться по жизни, а бывало и просто пообщаться и поделиться новостями. И находилось и тепло, и участие, и здравый смысл. Словом, не как тётка чужая, а как мать родная. Мультипликаторы, её подопечные, вообще на неё молились. У нее была лёгкая рука -- неведомо как проблемы рассасывались, дела улучшались, а новый день становился светлее предыдущего.

   Супруга автора, как уже было сказано, имела некоторое отношение к кинопроизводству, и на каких-то московских кинопосиделках познакомилась с Фаней Абрамовной, выбранной в президиум.

   Фаня Абрамовна могла достать билеты в любой театр на любой спектакль. Супруга подходила к окошечку администратора и неуверенно произносила:

   -- Я от Фани Абрамовны.