Дед спрашивал на Главпочтамте: нет ли для него "poste restante" - почты до востребования? Операторы разводили руками.

   Много спустя встретилась деду певица Тамара Чебан.

   - Бедняжка, - ласково протянула она, - ты так и не уехал!

   - Я бы уехал, Тамарочка, но не знаю куда. Поехали вместе в Париж, ты будешь петь в ресторане, а я играть на аккордеоне...

   Румынский наист Замфир с ансамблем как раз триумфально прогремел в Париже и выпустил там пластинку. А начинал, как многие, в ресторанах и клубах.

   - Смеёшься. Я артистка народная и избалованная, мне цветы и овации нужны.

   Тамару действительно звали во все концерты. Она пела ещё в довоенном хоре Кафедрального Собора, а у деда там, на воскресной службе, бывали явки. Потом на церковную службу стала приходить Марлена, чтобы повидаться. Дед в бога не верил ни в какого, но видел, как Марлена просит за него и за себя. Она была родом из Тимишоары, знала и венгерский, но молилась по-немецки.

   Если её сопровождал муж, и нельзя было подойти, Тамара передавала ей записки.

   Тамара окончила медицинскую школу вместе с дедовой сестрой, но затем, благодаря мужу, предпочла учиться вокалу. Когда она поехала в Москву получать Сталинскую премию за народные песни, то спросила одного увлечённого ею человека из аппарата ЦК - нельзя ли помочь деду. Нет, нельзя, этого не сможет никто.

   Уже столько людей знали о его Марлене, а она затерялась где-то между Дунаем и Рейном, и он не мог себе этого простить.

   V. Глава о крыше, лестнице, и замполите

   Телецентр полнился юными служивыми прелестницами. Они смотрели на нашу обувь и брюки, а мы - на губы и глаза. А по нраву приходились чуть постарше, как когда-то в школе нравились красавицы-девятиклассницы, без церемоний отбиравшие у нас, шестиклашек, резинки для стрельбы проволочками. А они могли ещё и треснуть.

   Независимость и самодостаточность стояли в подтексте.

   В то же времечко нашему Витале приятна Вероника, редактор и диктор молдавской редакции радио - глаз отдыхал: ясная, без лишнего, девушка с растущими прямо из подмышек ногами. И чтобы она ни надевала, казалось естественным и гармонично-спокойным.

   Ей он шутливо выражал приязнь, переиначив бардовские строки:

   Вероника, Вероника,

   Ты б к моей груди приникла...

   А она проходила мимо, по обыкновению, чуть приметно улыбаясь, и никого не выделяя.

   Впрочем, находилось, кому приникать.

   - У вас очень чёткое звукоизвлечение, - сказал Веронике руководитель группы дикторов на курсах в Москве. - Хотя вы не носитель русского языка, акцента у вас нет, скорее, особенность произношения. И красивая мелодика, должно быть, от молдавского. Давайте попробуем в эфире почитать стихи.

   И молдавская девушка из глубинки в эфире Московского радио читала стихи Давида Самойлова.

   Народ на телецентре отличался вышколенной моралью, и не позволял себе скапливаться у ступенек лестницы, по которым ноги Вероники, в неширокой юбке до середины колена, текли вверх. А над ними плыла-плыла под лёгкой стекающей блузкой загадочная и, должно быть, прекрасная грудь. И уже выше облаков парили плечи, шея и губы...

   Сам председатель Гостелерадио при встрече с Вероникой в коридоре терял свой хмурый облик и обретал стройность.

   Витале даже думается - её не взяли на телевидение, потому что она бы держала кадр, и все бы пялились.

   Деревенская девчонка-отличница, сидя без денег, она ходила в университет пешком, хотя напрашивался вариант проехать зайцем; жила на чае с хлебом, не подозревая, что можно одолжить трёшку и тянуть с отдачей. Она вышла замуж за такого же деревенского парня с университетом - так решили родители - проживала с ним в общежитии, и как-то поблекла.

   Сколько-то спустя пересказывала безмятежному Витале её подруга, испытующе глядя, давний с Вероникою тет-а-тет, затрагивающий его: несколько непривычно лестных слов, от которых Витале сразу стало жарко и неловко, и - "...и будь он чуть повыше, я бы за него замуж вышла".

   Виталя смешался - от рифмы, от неожиданности и оттого, что где-то это уже читал. Деревня бы ей не простила...

   ...Гринёк дело своё знал - для материала о малолетке Соне, чья молодёжная банда терроризировала целый жилой район, пробился к ней в следственный изолятор. Юрского ждал в его гримёрной с двухтомником Хемингуэя и подарочным набором коньяков КВВК. Из "молодёжки" ушёл - дал в ухо коллеге за доносительство.

   После филфака получил направление учителем в село, но не горевал, зная, что по нему тоскует армия, и скоро освободит и от докучного директора, и от ранних петухов.

   В мотострелковой части, когда полк отсыпался после ночных стрельб, замполит - мы покажем кузькину мать этому гнилому интеллигентишке! - заставлял его выпускать стенгазету о боевых успехах, и гонял вне очереди на кухню. А когда Гриша неосторожно обыграл замполита в настольный теннис, тот позаботился о его стойком определении в гальюнную команду - чистить нужники.