Тамару действительно звали во все концерты. Она пела ещё в довоенном хоре Кафедрального Собора, а у деда там, на воскресной службе, бывали явки. Потом на церковную службу стала приходить Марлена, чтобы повидаться. Дед в бога не верил ни в какого, но видел, как Марлена просит за него и за себя. Она была родом из Тимишоары, знала и венгерский, но молилась по-немецки.
Если её сопровождал муж, и нельзя было подойти, Тамара передавала ей записки.
Тамара окончила медицинскую школу вместе с дедовой сестрой, но затем, благодаря мужу, предпочла учиться вокалу. Когда она поехала в Москву получать Сталинскую премию за народные песни, то спросила одного увлечённого ею человека из аппарата ЦК - нельзя ли помочь деду. Нет, нельзя, этого не сможет никто.
Уже столько людей знали о его Марлене, а она затерялась где-то между Дунаем и Рейном, и он не мог себе этого простить.
V. Глава о крыше, лестнице, и замполите
Телецентр полнился юными служивыми прелестницами. Они смотрели на нашу обувь и брюки, а мы - на губы и глаза. А по нраву приходились чуть постарше, как когда-то в школе нравились красавицы-девятиклассницы, без церемоний отбиравшие у нас, шестиклашек, резинки для стрельбы проволочками. А они могли ещё и треснуть.
Независимость и самодостаточность стояли в подтексте.
В то же времечко нашему Витале приятна Вероника, редактор и диктор молдавской редакции радио - глаз отдыхал: ясная, без лишнего, девушка с растущими прямо из подмышек ногами. И чтобы она ни надевала, казалось естественным и гармонично-спокойным.
Ей он шутливо выражал приязнь, переиначив бардовские строки:
Вероника, Вероника,
Ты б к моей груди приникла...
А она проходила мимо, по обыкновению, чуть приметно улыбаясь, и никого не выделяя.
Впрочем, находилось, кому приникать.
- У вас очень чёткое звукоизвлечение, - сказал Веронике руководитель группы дикторов на курсах в Москве. - Хотя вы не носитель русского языка, акцента у вас нет, скорее, особенность произношения. И красивая мелодика, должно быть, от молдавского. Давайте попробуем в эфире почитать стихи.
И молдавская девушка из глубинки в эфире Московского радио читала стихи Давида Самойлова.
Народ на телецентре отличался вышколенной моралью, и не позволял себе скапливаться у ступенек лестницы, по которым ноги Вероники, в неширокой юбке до середины колена, текли вверх. А над ними плыла-плыла под лёгкой стекающей блузкой загадочная и, должно быть, прекрасная грудь. И уже выше облаков парили плечи, шея и губы...
Сам председатель Гостелерадио при встрече с Вероникой в коридоре терял свой хмурый облик и обретал стройность.
Витале даже думается - её не взяли на телевидение, потому что она бы держала кадр, и все бы пялились.
Деревенская девчонка-отличница, сидя без денег, она ходила в университет пешком, хотя напрашивался вариант проехать зайцем; жила на чае с хлебом, не подозревая, что можно одолжить трёшку и тянуть с отдачей. Она вышла замуж за такого же деревенского парня с университетом - так решили родители - проживала с ним в общежитии, и как-то поблекла.
Сколько-то спустя пересказывала безмятежному Витале её подруга, испытующе глядя, давний с Вероникою тет-а-тет, затрагивающий его: несколько непривычно лестных слов, от которых Витале сразу стало жарко и неловко, и - "...и будь он чуть повыше, я бы за него замуж вышла".
Виталя смешался - от рифмы, от неожиданности и оттого, что где-то это уже читал. Деревня бы ей не простила...
...Гринёк дело своё знал - для материала о малолетке Соне, чья молодёжная банда терроризировала целый жилой район, пробился к ней в следственный изолятор. Юрского ждал в его гримёрной с двухтомником Хемингуэя и подарочным набором коньяков КВВК. Из "молодёжки" ушёл - дал в ухо коллеге за доносительство.
После филфака получил направление учителем в село, но не горевал, зная, что по нему тоскует армия, и скоро освободит и от докучного директора, и от ранних петухов.
В мотострелковой части, когда полк отсыпался после ночных стрельб, замполит - мы покажем кузькину мать этому гнилому интеллигентишке! - заставлял его выпускать стенгазету о боевых успехах, и гонял вне очереди на кухню. А когда Гриша неосторожно обыграл замполита в настольный теннис, тот позаботился о его стойком определении в гальюнную команду - чистить нужники.
Грициан исхитрился ночью через военный коммутатор соединиться с оперативным дежурным по читинскому областному КГБ, и предложил написать книгу об опасной работе чекистов. Дежурный посмеялся, но доложил наверх. Решили писать книгу о партизанском прошлом одного из генералов.
Жизнь атамана волшебно переменилась - с замполитом не здоровался и честь ему не отдавал, а ожидая, пока того кондрашка хватит, отправлялся в областную публичную библиотеку - её он называл "облпублбибл" - для работы над материалами, или обзванивал по военной связи оставшихся участников событий.
Книжка в стовосемьдесят страниц вышла, конечно, без его фамилии, в областном издательстве. Генерал даже отвалил Грише триста рублей, а заканчивал службу Атаман в газете Забайкальского военного округа. Один экземпляр книги в серой обложке стоял на Гришиной книжной полке - сжатая, документированная и жёстко рассказанная история нескольких молодых мужчин и девушки, знавших друг друга, и уцелевших в подпольно-партизанской войне.
