После этих откровений учебный энтузиазм Лейлы иссяк. Какое-то время она ещё вспоминала свои небылицы, даже пыталась записывать, но ей это вскоре наскучило.

Багрийский царь рассказывал ей о звёздах, показал звезду-тёзку Лейлы, мерцающую алым светом в холодной глубине. Он стоял, сгорбившись, опираясь одной рукой о спинку стула. Лейле не было интересно, ей хотелось спать.

Она почти задремала под мягкий и тихий, вкрадчивый голос, но встрепенулась, почувствовав, что жених целует её. Наверное, это было романтично, как в тех книгах, что носила для Лейлы ее подруга Валида, дочь известного вольнодумца. Поцелуй под стеклянным куполом, после разговора о звёздах, не может не быть романтичным.

Лейла отпрянула, едва удержавшись от того, чтобы вытереть рот тыльной стороной ладони. Царь, глядя на неё, усмехнулся, сделал шаг назад, спрятал руки за спину.

– Прошу простить эту вольность, ваше высочество, – так же мягко сказал он. – Это был неожиданный порыв. И недостойный.

Он взял колокольчик со стола, на котором лежали вразброс бумаги, звёздные карты, какие-то рисунки, и позвонил. Лейла вздрогнула от этого звука.

Вновь зашумел пришедший в движение лифт, в котором вместе со стражником поднялись две вцепившиеся друг в друга служанки. Они низко поклонились царю, подхватили госпожу под руки. Та не сопротивлялась, машинально передвигая ноги.

В покоях она с наслаждением стянула с себя платье, сшитое по чужим лекалам, пахнущее чужими духами, и нырнула в постель.

Её сон продолжился ровно с того момента, на котором остановился…

Там, во сне, её виски сжимал венец, грозясь раздавить голову, как тыкву. А багрийский царь потрепал её по макушке, как собаку или ребёнка, и снял тесный обруч. Тот ожил, обвил его правую руку, впился в неё. Губы царя дернулись, скривились от боли, но он ничего не сказал, повернулся к Лейле спиной, и та ахнула, разглядев кровоточащие обрубки крыльев.

Храм развеялся, как дым, вместе с тяжелым ароматом фимиама, вместе с высокими голосами дев в белом, певшими про любовь небесную, про нерушимые клятвы.

Теперь они стояли на высокой скале, внизу в ущелье гремела узкая, но бурная река. Уродливые обрубки крыльев на спине царя шевельнулись, раскрываясь, словно пытались поднять хозяина в воздух. На землю упало несколько облезлых перьев, их подхватил и унес ветер.

Царь стоял на самом краю обрыва, несколько камешков из-под его сапог упали вниз, вслед за перьями.

– Исари! – крикнула Лейла, впервые называя багрийского царя по имени. – Исари!

Уже готовый шагнуть в пропасть мужчина обернулся, взглянул на Лейлу отстраненно и строго.

– Я не люблю вас, – быстро сказала Лейла, сама не понимая, говорит она по-багрийски или по-камайнски. – Но я не хочу, чтобы вы умирали, Исари!

Он сделал шаг назад, неловко взмахнул правой рукой, которую обвила её корона. И сон сменился обычным забытьем уставшего человека.

Этери привыкла чувствовать себя некоронованной царицей Багры. Она если и не царствовала, то правила багрийским двором твёрдой рукой. Распоряжалась придворными Исари, как своими, почти забыв про собственный маленький двор – пару десятков гатенских дворян и их жён, всегда готовых исполнить любое поручение своей княгини.

Вышивать, ткать, слушать чтение какого-нибудь романа или посредственную игру на чангре в компании тётушек казалось Этери тяжким бременем. Но всё же время от времени она навещала этот женский мирок сплетен и пустой болтовни, спускаясь в него с вершин власти, где было холодно, неуютно, где нельзя было оступиться, где цена ошибки была слишком высока… Где было слишком интересно.

С утра она успела вместе с таким же бледным и невыспавшимся Исари выслушать отчёт капитана дворцовой охраны, испугаться за Амирана и успокоиться, узнав, что блудный принц уже крепко спит в своей постели. Узнать, что ни одного из наёмников опознать не удалось: они ничем себя не проявили на территории Багры. Более того, командир Недостойных, – тех, которых можно нанять здесь, в Багре, – примчался ещё ночью, принес официальные извинения, заверил, что Недостойные не взялись бы за такой вопиющий заказ, как убийство наследника престола.

Этери впервые увидела этого легендарного наёмника. Издалека его можно было принять за не очень удачный шарж на Исари. В молодости он наверняка был красив, но с тех пор много воды утекло, и лицо мужчины покрыли многочисленные шрамы. Затянутый бельмом левый глаз и рассечённая бровь придавали лицу зловещее выражение. Волосы, некогда густые и рыжие, как у Исари, изрядно поседели, макушку украсила плешь. Вайонн Одноглазый был высок и несколько сутул, будто стеснялся своего выдающегося роста. Официально он числился купцом из Казги, входил в международную гильдию торговцев, но его настоящий род деятельности был известен каждому в стране.

Несколько лет назад Исари воспользовался его услугами, чтобы проредить воровской мир столицы. С тех пор жизнь в городе стала безопаснее, а «крысиные короли», управлявшие головорезами, во избежание очередной чистки рядов не давали своим подданным излишне наглеть.

Взяточники, воры и прочий недостойный люд были непреходящей душевной болью Исари. Будь его воля, все на свете совершали бы только продуманные, разумные и не противоречащие своду законов поступки. Но приходилось работать с тем, что есть. Поэтому Исари принял командира наёмников, совершеннейших головорезов.

Вайонн Одноглазый просил разрешения забрать тела соотечественников – пусть дураков и предателей, но всё же своих дураков и предателей.

Исари в ответ лишь вздыхал, перебирал бумаги. Больше существования преступников его разум оскорбляло лишь наличие в этом мире дураков…

Этери хмыкнула в такт своим мыслям, провела рукой по гладко зачёсанным волосам, заплетённым в толстую косу. Эти мысли, шутливые и сумбурные, наверняка были следствием дурного недолгого отдыха и выпитого накануне вина.

Казгиец косился единственным глазом на Этери, почти не таясь. Исари и командир наёмников пытались договориться, при этом отдав как можно меньше, а получив как можно больше. Ни одного, ни другого не смущало, что предметом торга были тела казгийских подданных, убитых двумя принцами.

У Казги не было официального посольства ни в одной из стран, но командиры наёмников, если того требовалось, исполняли миссию дипломатов. Казгийские женщины считали ниже своего достоинства вести переговоры с мужчинами и отправляли Недостойных говорить с недостойными.

Этери тихонечко хмыкнула. Безумные ведьмы, не соблюдающие никаких договорённостей, чего ещё от них ожидать? Их общественный строй был Этери неприятен не меньше, чем противоположный – когда унижали женщин. В Багре и Камайне это проявлялось в зависимости женщины: вначале от отца или брата, потом от мужа, во вдовстве – от сына, а иногда, как в случае царицы-вдовы Тины, матери Амирана, и от пасынка. Впрочем, та сама выбрала жизнь в отдалении от двора, что бы там ни болтали злые языки. На фоне этой принадлежности мужчине невозможность занимать государственные должности была, по мнению Этери, меньшим из зол, хотя и следствием зла большего.

Гораздо больше ей нравился уклад Гелиатской империи: из тридцати наместников императора двенадцать были женщинами, причём две из них – неблагородного происхождения, и поднялись они к вершинам власти без поддержки семьи. Родись Этери в Гелиате, ей бы не пришлось выбирать между возможностью создать семью и правом на княжескую корону. В браке каждый из супругов остался бы главой своего рода, а наследников поделили бы по предварительной договорённости… Впрочем, даже в Гелиате Этери вряд ли смогла бы стать женой императора. Так какая разница?

Торговля меж тем шла своим чередом, и явно в пользу Исари. Этери, отвлекшаяся от разговора, встрепенулась, услышав его довольный смех и раздраженное и одновременно восхищенное восклицание Вайонна Одноглазого:

– Вам, ваше величество, стоит отдать должное, пока вы сами это должное не забрали.