– Кузбасса.

– Ой, точно! – снова хохоча, она хлопает себя по лбу. – Перепутала, прикиньте? Говорю же: глухомань. Кузбасс – это где уголь добывают?

– Да. Но я там родилась, а училась и сейчас живу в Т. В другом регионе.

– Т.? – её лоб прочерчивает задумчивая морщинка. «Глаза у всех такие разные, и наши мысли слишком грязные!» – надрывается гнусавый паренёк в плейлисте; электронное бумканье на фоне припева вызывает у неё новую гримасу раздражения. – Не слышала даже… Учитесь?

– В аспирантуре учусь. И работаю.

– Во-он как! – (Вряд ли она полностью понимает значение слова «аспирантура» – но протягивает это с очаровательным уважением). – А кем?

– Переводчиком. И преподавателем английского.

– О, так Вы у нас в школе работать сможете!.. Ну, и когда переезжать?

– Простите? – изображаю недоумение.

– Ну как – насовсем! Замуж. Чего ж на время-то ездить, разве нет?

Будь мы в каком-нибудь старомодном фильме, она бы мне подмигнула. Слава небесам, не подмигивает; меня и так мучает обострённая нереальность всего происходящего.

– Мм. Посмотрим.

– Ну да, – (тяжкий вздох). – Посмотрим… Уже минут двадцать осталось, Вы не переживайте.

– Я не переживаю.

– Первый раз тут?

– Первый.

– Ну, значит, ещё зачастите! – (В полумраке вспыхивает её белозубая улыбка. Мимо проезжает машина – кажется, первая за последние полчаса, – и женщина яростно сигналит водителю). – О, Валерка. Видали, как гоняет? Хорошо, что Вы мне позвонили, а не ему. Я даже по ночам тут осторожно езжу, потому что мало ли… То дорогу ремонтируют, то ещё что. Да и вообще места глухие, сами видите! Всякое бывает. Валерка вот недавно енота сбил.

– Енота? Ужас какой.

Представляю круглые и блестящие, будто монетки, глаза и полосатый хвост, смятые испачканными землёй колёсами.

– Ну. Потому что ездят, как чокнутые, и не видят, куда, где и что. А в прошлом году…

– Вы мне скажете, когда десять минут останется? Мне нужно будет позвонить. Простите, что перебиваю.

– Десять минут? – она впервые искренне удивляется. – Он что, на КПП Вас не ждёт?

– Нет. Да и незачем так заранее.

– Ничего себе – незачем! К нему любимая с другого конца страны едет, должен ждать! – она по-доброму усмехается. – Да конечно, скажу. Так вот, в прошлом году как раз эту часть дороги всю перерыли, и…

Любимая. Я отворачиваюсь к окну и снова смотрю на тёмные, скрюченные пальцы сосен. Знала бы она. Знал бы – вообще хоть кто-то.

*

(Месяц назад

Тот душный летний день запомнился мне надолго – наверное, навсегда. Как-то на автопилоте сдав вступительные экзамены в аспирантуру, я приехала в родной городишко, к семье – погостить, – и теперь провожу дни либо в неприкаянном безделье, либо в не менее неприкаянных делах, нужных лишь для того, чтобы заполнить время, ставшее без тебя пустым. Роман продвигается тяжело – не то чтобы медленно, но именно тяжело: странно для финальной стадии, – а во всём остальном пугающе мало смысла.

Я убрала траву с могилы дедушки, стёрла пыль со старых семейных книг, из чувства долга встретилась с парой друзей детства – нам давно не о чем говорить, да и молчать вместе становится тягостно, – а потом принялась за статьи и ещё какую-то возню, необходимую только для заработка. Например, готовлюсь к переводу экскурсии для группы туристов-итальянцев. Почему-то из всех достопримечательностей славного города Т. их заинтересовал только музей, размещённый в зловещем здании бывшей тюрьмы НКВД.

Но что толку в этой экскурсии и во всех итальянцах мира, если ты снова отвергаешь меня?.. Когда боль слишком давит на череп изнутри, ухожу бродить по городу в одиночестве – старое, проверенное лекарство. Или, скорее, обезболивающее. Ты уже называл так меня.

(«…Ты как обезболивающее. Рядом с тобой мне на какое-то время легче, но ты не добираешься до источника болезни. Да и я нуждаюсь в тебе, в общем-то, только когда болен и слаб. Ненормально всё это»).

Ты прав: до крайности ненормально. Я тоже просто снимаю с себя симптомы – в сутолоке рынка или в парке, под шумящими, усыпанными пухом тополями. Вес уже почти пришёл в норму, но даже в жару мне холодно: пройденный этап нервной анорексии напоминает о себе. Когда-то, на первом курсе университета, я слишком увлеклась в типично девичьей жажде – похудеть, – и в типично своей – казаться тебе красивой.

Ты пишешь редко: есть некая белокурая, утрированно-православная другая (всегда есть какая-нибудь другая – тогда я не знала, изживу ли боль от этого), и мои изорванные крылья еле подрагивают; но – подрагивают, потому что всё-таки пишешь. В послеобеденной духоте иду по старому парку, растворяясь в зелени – до предела бездумно, как Вертер, тоскующий по Шарлотте в любовании сельской природой, – и тут телефон жужжит: пчелиный укус твоего сообщения. Фотография в форме.

Несколько секунд жадно изучаю твоё лицо: ты уставший, но улыбаешься, и свет падает так, что глаза зелёные-презелёные.

«Спасибо, – набираю в уже привычном нам тоне. Теперь я всегда серьёзно благодарю тебя за твои снимки – без доли иронии, как это могло допускаться раньше. Мы оба слишком глубоко увязли в этом, теряя границы реальности и игры – так глубоко, что об игре уже нет и речи. – Эх, как тебе всё-таки идёт форма…»

«Вот сводил солдатиков в столовую, теперь отдыхаю, – отвечаешь ты (и отвечаешь сразу – что за роскошный день у меня сегодня?..). Этим летом ты работаешь с ротой молодого пополнения, и там тебе явно нравится больше, чем в твоём постоянном подразделении. Ещё бы: есть возможность побыть наставником – одна из твоих любимых ролей, – да ещё и ощутить, что делаешь что-то полезное. Твой график тоже становится более нормированным, поэтому у тебя больше свободного времени по вечерам, и иногда мы созваниваемся. Иногда – когда мне дозволено. – Значит, нравится тебе?»

К чему бы это?.. С напряжённой улыбкой застываю у лохматых кустов черёмухи. Надо бы дойти до скамейки – но так душно, и солнце печёт так сильно, и меня пробирает такая глупая дрожь, что нужно остановиться, чтобы придумать адекватный ответ.

«Конечно. Я ведь уже говорила».

«Хочешь меня в форме?»

Выдыхаю; сердце колотится так, что, кажется, скоро порвёт грудную клетку. У тебя что-то не заладилось с той или?.. Или права моя оптимистичная часть, думающая, что дело всё же вообще не в ней – вообще не в них всех, в конечном счёте?

«Да, очень. Иногда я представляла, как прижимаюсь к тебе в форме… Голая».

Это только верхушка айсберга моих мрачных фантазий, но от признания в остальном удерживает стыд. И, может быть, остатки здравого смысла. Я не хочу оттолкнуть тебя – или казаться ещё более неуклюжей, чем я есть. Хорошо, что можно писать такие вещи, не произнося вслух. Пока можно.

«Вот блин. Это мне что, форму в отпуск везти?» – спрашиваешь задумчиво.

Мимо проходят две мамочки с колясками; обе в цветастых платьях, одна беременна. «Да нет, мы давно уже берём «Агушу», в этих дорогущих одни химикаты…» Отворачиваюсь, чтобы они не увидели моё лицо – вспыхнувшее, с не самым адекватным взглядом: ещё примут за наркоманку.

Опыт, конечно, интересный; почти как из не по возрасту подросткового упрямства за пару лет довести себя до истощения, а потом рассматривать гармошку из своих рёбер в зеркале общажной душевой со смесью грустной гордости и отчуждённой брезгливости. Или как из не по возрасту старческого отчаяния переспать в дешёвом неаполитанском отеле с итальянцем, которого знаешь всего неделю. С таким опытом пока можно и подождать.

Пока.

Прекрати же, невротичка. Дышать. Нужно ровно дышать – и не расплакаться, что бы ни случилось.

«Но ты же… говорил, что про отпуск до сих пор непонятно – поедешь ты по графику или нет?»

«Непонятно. Но я же сказал, что готов принять твоё приглашение и пожить у тебя».