– Да почему? – меланхолично пожимаешь плечами. – По посёлку-то можно прогуляться.

Посёлок ещё ближе к лесу… Я решаю промолчать.

Полноватая матрона, оказавшаяся перед нами в очереди, сканирует меня настороженным взглядом, а потом с провинциальной неспешностью размышляет вслух, сколько же ей взять баклажанов и какую выбрать колбасу. Попутно ругает с продавщицей погоду, жалуется на затянувшийся ремонт, долго ищет мелочь в кошельке… Незаметно закатываешь глаза. Ты ненавидишь очереди – и бытовую медлительность как таковую. Не понимаешь, почему другие не могут жить так же, как ты – стремительно и математически-чётко.

После матроны к прилавку, слегка робея, подхожу я. Ты ещё вчера официально объявил кухню моей вотчиной и дал мне полную свободу действий – поэтому мы поспешно закупаем побольше мяса, овощей, круп и другой необходимой для жизни пищи, которой у тебя дома не наблюдается (в изобилии наблюдаются разве что пельмени – а ещё сигареты и алкоголь).

Румяная улыбчивая продавщица тоже не противится соблазну «просканировать» меня и – как бы случайно – скользит взглядом по моему безымянному пальцу. Когда я напоследок вспоминаю про сыр, она подбоченивается и уточняет: «Российского дать или голландского?» – с гордостью подчёркивая, что сортов сыра имеется целых два.

Выходя, я выдыхаю с облегчением. Ты совершенно невозмутим.

– Что, слухи теперь поползут? – спрашиваю, как только мы направляемся к дому. Улыбаешься.

– А как же! Думаю, уже поползли. Резонанс будет в дамском обществе, – покосившись на меня, успокаивающе добавляешь: – Но ничего страшного быть не должно – пара осторожных вопросов, не больше. Лидочка у нас довольно тактичная. Вот тётя Катя из другого магазина – потом его тебе покажу, он подальше, – это да-а… Более опасный феномен! – (Перехватываешь пакет поудобнее). – Ну что, занесём это – и покормим наконец-то ярцевских котиков?

– Конечно! – соглашаюсь с готовностью. Кошки – это свято. Голодных кошек не должно существовать.

…Ты ещё не успеваешь вставить ключ в скважину – а из-за двери Ярцевых уже доносится жалобный мяукающий хор. У меня сжимается сердце.

– А сколько их?

Дразняще улыбаешься.

– Сейчас увидишь.

Дверь распахивается, и к нашим ногам бросается живой пушистый клубок; хвосты, лапы, усатые мордочки – ничего не разобрать. Опускаюсь на колени, машинально начиная что-то ворковать, и запускаю пальцы в гладкую шерсть.

Ты смотришь на мою возню снисходительно и – почему-то – немного грустно.

– Вот это их мамка, – присаживаешься рядом, и мы вместе гладим и почёсываем чёрную кошку с белым пятнышком на груди – стройную и изящную, как статуэтка.

Кошка блаженно жмурится; приподнимает мордочку, чтобы нам было удобнее чесать. Три крошечных котёнка – чёрные комочки не больше моей ладони – тонко пищат и жмутся то к её лапам, то к твоей обуви. Они очень тёплые и такие маленькие, что страшно коснуться – вдруг раздавишь; я давно не видела котят и чувствую приступ странной – почти до слёз – растроганности.

– А это папа?

Показываю на самого маститого кота – золотисто-рыжего вожака прайда. Он единственный с достоинством сохраняет безмолвие, но приветливо урчит, когда ты проводишь рукой по его спине. Поднимает хвост – роскошный, похожий на перо с чалмы султана; когда-то моя кошка в хорошем настроении делала так же. По-детски хочу схватить кота в охапку и прижать к себе, но мне мешает что-то вроде почтения.

– А вот не знаю даже, Ярцевы не уточняли. Видишь, эти котята не в него, и ещё один есть – так он тоже не совсем похож… Может, на стороне нагуляла! – (Усмехаешься, оживившись. Подавляю вздох: ты и здесь находишь повод поразмышлять о женской неверности… Кошка-мать, покинув меня, начинает тереться об твои ноги и спину; потихоньку и котята шерстяными мячиками перекатываются к тебе. Похоже, не только на людей ты действуешь магнетически). – Так, ладно, надо их покормить. Ярцевы сказали, что оставят корм на кухне. Сходи, поищи.

Пока кошачье семейство в восторге жмётся к тебе, как к единственному источнику тепла в холодной вселенной, я принимаюсь за прозаический быт – наполняю миски водой и кормом, убираю лоток, поправляю съехавшее покрывало на диване. Ты весьма небрежен со своими почитателями: чаще грубовато треплешь их шерсть, чем гладишь, а однажды даже отпихиваешь рыжего вожака ногой (я испуганно охаю). Вспоминаю, что собаки всегда нравились тебе больше кошек – хотя ухаживать тебе приходилось и за теми, и за другими.

Впрочем, котикам Ярцевых, кажется, не очень-то важно, что их чувства безответны; после толчков и отпинываний и котята, и их родители льнут к тебе с прежней страстью.

Прямо как я.

– Лицемерные мрази, – вздыхаешь ты. – Вот за лицемерие я их и не уважаю… Они привязываются к тебе, пока ты кормишь их и убираешь за ними. Нет у них настоящей любви к хозяину, как у собак.

Войдя в комнату из кухни, застаю очаровательно-волнующую картину: ты сидишь на диване, лениво щёлкая пультом телевизора, а окончательно покорённые котики вьются вокруг. Рыжий пушистик умостился у тебя на бедре, кошка-мать гибко танцует у ног, котята резвятся на спинке дивана, за твоими плечами; среди них – и четвёртый, самый застенчивый комочек пёстрого трёхцветного окраса. Пренебрежительно щуришься, стряхиваешь с футболки шерсть, иногда милостиво поглаживаешь самых жаждущих. Крысолов из Гаммельна. Я застываю в дверях.

– Тебе идёт быть в кошках, мой господин.

Усмехаешься и рывком сбрасываешь рыжего с ноги; мявкнув, тот поднимается и упрямо лезет обратно.

– Ты сама-то посмотри на это… Ну что это? Где достоинство, где самоуважение? А? – (Схватив кота, требовательно заглядываешь в его тёмно-янтарные глаза – будто ждёшь ответа). – Лицемерные мрази и подхалимы, вот и всё! Где кошки, там обязательно моральное блядство.

– Н-не знаю… – (Неуверенно сажусь на свободный от кошек участок дивана). – Думаю, не все кошки такие. И их любовь не всегда связана с чем-то… материальным. Я вот насыпала им еду, но по мне они так не фанатеют.

Снова щёлкаешь пультом и морщишься, увидев заставку скандального ток-шоу.

– Ну вот, а уйди я сейчас – и по тебе начнут так же! Им всё равно, с кем. Абсолютное блядство.

Вспоминаю Мику – златоглазую серую радость моего детства. Перед смертью у неё отказали задние лапы, но она на передних ползла в прихожую, когда слышала, что по подъезду поднимается мама или дедушка… Качаю головой.

– Мне кажется, они любят конкретного человека, как и собаки. Просто не так… безрассудно. Со здоровым эгоизмом. Но без лицемерия.

Не отвечаешь. Твои пальцы погружаются в золотисто-рыжую шерсть кота-вожака; один из котят вдруг начинает грызть и лизать твой мизинец, лежащий на пульте. Вижу, как ты с шипением вырываешь мизинец из его зубок, и у меня глупо тянет низ живота. Какое неуместное возбуждение.

Венера в мехах.

Наверное, зря мы оба прочли Захер-Мазоха этим летом.

– Принеси ещё коньяк и колу. И что-нибудь поесть.

…Внезапная смена нашей дислокации на какое-то время обескураживает меня. Квартира Ярцевых полна запахов чужой семьи, мелочей, связанных с чужой жизнью, – фотографии в рамках, заметки на стикерах, коллекция дисков с играми, розовые женские тапочки… Мне неловко брать чужую посуду, и от волнения я чуть не сжигаю дно кастрюли, где ароматно кипят вареники. Коты то и дело норовят запрыгнуть на стол, пройтись по кнопкам пульта или забраться в раковину.

Пока я мечусь по квартире, ты томно смотришь телевизор – немое порицание за мою медлительность?.. Хотя, возможно, ты просто дорвался: в твоём одиноком жилище явно не хватает телевизора или нормального Интернета. Чего-то, что заполняло бы звуком и цветными картинками давящую тишину.

Мне, с моей злосчастной любовью к книгам, в этом смысле проще жить одной. Никакие звуки и картинки не сравнятся с тем, как написанные слова издеваются над сознанием.

Ты показываешь мне рэп-баттлы с участием Оксимирона; когда я, не вытерпев, комментирую какую-нибудь милую сердцу литературную отсылку, – недовольно хмуришься; мысленно зажимаю себе рот. Это полезно в те моменты, когда ты не в настроении разговаривать. Но молчать трудно: кошки по-прежнему вьются и трутся, вознося тебе молитвы, и в их пёстром мелькании ты прекрасен, будто юный Дионис в окружении вакханок, прославляющих спелые виноградные гроздья его венка.