Как юных дочек уберечь
От всяких непристойных встреч.
30.
Увы, на разные забавы
Поэт потратил много лет,
И, привкус оценив отравы,
Он поменял приоритет.
Уж слишком много там соблазна,
К чему природа безотказна
И что мешает тихо жить
И ткань поэзии творить.
Но в памяти остались ножки,
Хоть стройных вовсе не сыскать
По всей России. Надо ль врать?
Они, как вылитые ложки.
А как же можно их найти,
Коль платья – хоть асфальт мети!
31.
Когда ж и где, в какой пустыне
Вы появилися на свет,
Какой достались балерине,
Что вами крутит пируэт?
Какие носите балетки?
Такие, как у шансоньетки,
Иль по душе вам каблуки
Длиною чуть не в полруки?
Вы все опробовали залы
С паркетом или без него,
На подиуме каково,
Вы все взнуздали пьедесталы?
Что мне о вас ещё сказать?
Хочу Поэту слово дать.
32.
Дианы грудь, ланиты Флоры
Любил грешивший наш Поэт,
На них часами он узоры
Чертил, чтоб выписать портрет.
Но сверх всего любил он ножки,
Столь бархатные, как у кошки,
Его любимых танцовщиц
И уж никак не продавщиц.
Любил подглядывать за ними
Тайком на море, на лугу
И в очень дружеском кругу.
И восхищался так иными,
Его так загорался глаз,
Что зарыдал бы Тинто Брасс!
33.
Он помнил море пред грозою,
Когда стал пуст весёлый пляж
И над поверхностью морскою
Тотча́с возник шальной мираж.
Из водной глади чередою
Одна красотка за другою
Вдруг появились существа,
Им различимые едва.
Русалки, нимфы, нереиды
Манили все (ну и дела!)
Его в чём мама родила,
Как красный цвет быка корриды.
Такого он забыть не мог
И чуть от этого не слёг.
34.
Мне памятно другое время,
Когда ещё в пятнадцать лет
В его мужающее темя
Внедрился этот первый бред.
С тех пор он будет всё о ножках
Писать в тетрадях, на обложках,
Мечтать и бредить, рисовать,
Все эти ножки прославлять.
Но как ни прославляй те ножки,
Они тихонько, не спеша
На зов другого мальчиша
Сбегут вдоль гаревой дорожки
И будешь ими ты опять
Обманут раз сто двадцать пять.
35.
Что ж мой Евгений? Полусонный
Домой проспаться мчится он
И по пути, к дремоте склонный,
Тут видит следующий сон:
Как просыпается столица,
Как начинает петь синица,
Как открывают лавки вход,
Чтоб скоро в них пришёл народ
За кабачками и сарделькой,
За свежим, вкусным молочком,
Платя за это пятачком
И сдачу взявши карамелькой,
Поскольку в лавках тех с утра
С грошами полная дыра.
36.
Но, шумом бала утомлённый,
Евгений валится в кровать,
Совсем уже опустошённый,
Подушку свежую обнять.
Проспавши так до грома пушек,
Что добрался́ до самых ушек
И заменял собой часы,
Герой наш после колбасы
Вновь повторяет день вчерашний,
Опять стремясь в свой шумный свет,
Как будто лучшей жизни нет.
Субъект он явно не домашний.
Как долог будет этот бег,
Решит сам этот человек…
37.
Нет, рано чувства в нём остыли,
Похоже, стал он нездоров,
Красотки все его заныли,
Да, братец, наломал ты дров.
Уже ему не до балетов,
Не до пиров и туалетов,
Придётся тихо начинать
Ему другую жизнь опять.
Он, как святой наш князь Владимир,
Любивший прежде кутежи,
Наложниц многих типажи,
Кто прежний как бы разом вымер
И крест пронёс по всей Руси.
Прости нас, Боже, и спаси!
38.
Недуг, которого причину
Я должен вам здесь объявить,
Был в том, что прежнюю личину
Он сбросил, дабы захандрить.
Он думал то́тчас застрелиться,
Но пистолет пытался смыться.
Когда же он его нашёл,
К нему патрон не подошёл.
«Что ж делать? – размышлял Евгений. –
Уж не повеситься ль с утра,
