- Да, - продолжал патер Холт, или капитан фон Холъц, - для человека, восемь лет не бывавшего в Англии, я недурно осведомлен обо всем, что делается в Лондоне. Старый декан, отец миледи Каслвуд, приказал долго жить. Известно ли вам, что ваши нонкояфориистские епископы хотели рукоположить его епископом саутгемптонским и что с их же благословления Колльер теперь епископ тетфордский? Прявцесса Авва страдает подагрой и неумеренна в еде; когда король возвратится, Колльер будет архиепископом.
- Аминь, - смеясь, сказал Эсмонд, - а ваше святейшестве я надеюсь тогда встретить в Уайтхолле, и не в ботфортах, а в красных чулках.
- Вы всегда были наш, я это знаю - я слыхал об этом еще в вашу бытность в Кембридже; покойный лорд также был наш; и молодой виконт идет по стопам своего отца...
- А я - по стопам своего, - сказал мистер Эсмонд, пристально взглянув на собеседника, но в непроницаемых серых глазах последнего ничего не отразилось при этих словах; как хорошо помнил Гарри эти глаза и их взгляд! Они все такие же, только гусиных лапок прибавилось в уголках - угрюмый старик Время наложил здесь свой отпечаток.
Лицо Эсмонда оставалось таким же непроницаемым, как и лицо Холта. Быть может, лишь на мгновение какая-то искорка взаимного понимания блеснула в глазах у обоих - так иногда блеснет штык в месте, где притаилась засада; но оба противника тотчас же отступили назад, и снова все заволокла тьма.
- А вы, mon capitaine, где были вы все это время? - спросил Эсмонд, переводя разговор с опасной почвы, ступить на которую не решался ни один из собеседников.
- Может быть, в Пекине, - сказал тот, - а может быть, в Парагвае - кто знает! Сейчас я - капитан фон Хольц, на службе его высочества курфюрста и прибыл к его высочеству принцу Савойскому для переговоров об обмене пленными.
Ни для кого не составляло тайны, что многие офицеры в нашей армии были весьма сочувственно расположены к жившему в Сен-Жермене молодому королю; и по смерти его августейшей сестры большинство англичан охотно предпочло бы этого законнейшего наследника престола мелкому немецкому князьку, о чьей жестокости, жадности, мужицкой грубости и отвратительных, чуждых английскому духу замашках ходили бесчисленные россказни. Для нашего британского достоинства унизительной была мысль, что захудалый верхнеголландский герцог, доходы которого не составляли и десятой доли доходов мелких вельмож из нашей старинной английской знати, который ни слова не умел сказать на родном нашем языке и которого мы были склонны представлять в виде немецкого мужлана, пропахшего ворванью и кислой капустой, с целой кучей любовниц на черном дворе, - что этот человек станет править самым гордым и самым просвещенным народом в мире. Неужто мы, победившие великого монарха, должны покориться столь недостойному властителю? Что нам до протестантской веры ганноверца? Ведь всякий знает - не раз нам это говорили и втолковывали, - что одна из дочерей этого ревнителя протестантства воспитывается и вовсе вне религии, готовая стать лютеранкой или католичкой, смотря по тому, какого супруга приищут ей родители. Подобные разговоры, пусть праздные и предосудительные, велись в сотнях офицерских собраний: не было поручика, который не слыхал бы их или сам не поддерживал, и всякий знал или делал вид, что знает, будто сам генералиссимус находится в сношениях со своим племянником, герцогом Бервиком (нашим победителем при Альмансаре был, хвала господу, англичанин), и что его светлость горит желанием восстановить на троне династию своих благодетелей и загладить свою былую измену.
Так или иначе, давно уже не было случая, чтобы какой-либо офицер заслужил немилость генералиссимуса тем, что хранил или даже открыто признавал свою преданность царственным изгнанникам. Когда шевалье де Сен-Жорж, как называл себя король Англии, вместе с принцами французской короны явился в рядах французской армии под началом Вандома, сотни наших узнали его и приветствовали, и все мы сравнивали его с отцом, который во время морского боя при Ла-Хоге между французскими кораблями и нашими душой был на стороне своей родины. Но одно было достоверно известно и самому шевалье, и всем другим: как ни велика личная приязнь к принцу в наших войсках и у самого полководца, перед лицом неприятеля ни о каких проявлениях ее не может быть и речи. Всюду, где ни встречался герцог с французской армией, он давал ей бой и наносил поражение, как то было при Уденарде спустя два года после Рамильи, когда его светлость одержал еще одну из своих величайших побед; и благородный молодой принц, с честью участвовавший в атаке, предпринятой блистательною конницей Maison du Roy, прислал после боя поздравления своим победителям.
В этом сражении отлично показал себя сын курфюрста Ганноверского, находившийся в наших рядах; но поистине чудеса творил любимый начальник Эсмонда, генерал Уэбб, явивший высокий образец мудрости и хладнокровия полководца наряду с личным мужеством рядового солдата. Эсмонду и на этот раз не изменило счастье: он остался невредим - хотя более трети его полка было перебито, - вновь удостоился лестного отзыва своего командира в донесении по начальству и был произведен в чин майора. Но о деле при Уденарде нет надобности распространяться, так как о нем писали во всех газетах и велись разговоры в каждой деревушке нашей страны. Обратимся же к событиям личной жизни автора, о которых ныне, вдали от родины и на склоне лет, он повествует для пользы своих потомков. После случайной встречи с капитаном фон Хольцем в Брюсселе истекло более полугода, и за это время капитан стрелкового полка частенько виделся с иезуитским капитаном. Эсмонду без особого труда удалось установить (впрочем, иезуит не слишком таился от него, будучи по опыту прежних лет уверен в скромности своего ученика), что уполномоченный по обмену пленных является агентом Сен-Жермена и что через него некоторые высокие особы из нашего лагеря сносятся с высокими особами в лагере французов. "Мое назначение, - объяснял он, - (говорю вам об этом, ибо, во-первых, знаю, что могу доверить вам, во-вторых, ваш зоркий глаз уже разглядел истину), мое назначение - служить посредником между королем Англии и его подданными, ведущими войну с французским королем. Что до самой войны, так никакие иезуиты в мире не помешают вам драться между собой; в добрый час, джентльмены. Святой Георгий за Англию, - чей это клич, вы знаете сами, откуда бы он сейчас ни раздавался".
