Прижала рука, не хвост!

– Папа!

Отец тащил меня в укрытие. Справа бежал Алкимен, слева – Делиад. Пирен отстал, пыхтел, нагоняя. Спасительное ущелье было уже совсем рядом, когда лев взревел за нашими спинами. Поверх отцовского плеча я мог видеть, как распахивается хищная пасть. В глотке ее клокотало пламя, готовясь вырваться наружу.

– Шевелите ногами! Торопитесь!

Пирен ускорил бег, споткнулся, упал. Воин, бежавший рядом с ним, нагнулся, собираясь подхватить моего брата на руки – и львиная глотка изрыгнула огонь. Целое море огня! Ярясь, пенясь, бешеный вал затопил дорогу позади нас. В лицо пахну́ло нестерпимым жаром. Почудилось, что в черном небе над чудовищем выгнулся тугой лук радуги, готовый пустить стрелу в зенит, но это, наверное, от слез, хлынувших у меня из глаз. Откуда ночью радуга?

Я закричал.

Последние шаги отец буквально пролетел. Он так прижимал меня к груди, что чуть не сломал мне ребра. Мы нырнули в спасительную темноту, втиснулись в расщелину. Большая жесткая ладонь с мозолями от вожжей зажала мне рот, чтобы я не кричал. Ладонь пахла по́том и дымом. Я беззвучно заплакал. Потрескавшиеся губы обожгло солью.

От моих слез? От отцовского пота?

– Что это? – в ужасе шептал Делиад. – Что это такое?

Алкимен молчал. Братья тоже успели забраться в расщелину, прижались к нам с отцом.

– Химера, – прошептал отец. – Химера, дочь Тифона. Молчите, услышит!

Мы замолчали.

Прятались мы долго. Не знаю, сколько.

Временами я проваливался в забытье. Выныривал, падал обратно и не мог понять, где я. Кошмар повсюду оставался со мной. Когда я очнулся в очередной раз, тьма заметно поредела. Край расщелины окрасился розовым. Я вздрогнул: пламя?

Подбирается к нам?!

Занималась утренняя заря. Снаружи царила тишина. Даже чайки не кричали. Отец отпустил меня, выбрался первым, махнул нам:

– Выходите. Она улетела.

Затекшее тело не слушалось. Колени подгибались, правую и́кру словно иголками набили. В воздухе стоял запах горелого мяса. На дороге лежало что-то черное, обугленное. Я не сразу понял, что это тела.

Трупы.

Отец подошел к ближнему, перевернул. Под большим телом скорчилось малое. Тоже обгорело, хоть и меньше.

– Пирен? Пире-е-ен!!!

Он не ожил. Не отозвался.

Я смотрел на воина, который пытался спасти моего брата, накрыв его собой. Смотрел на мертвого Пирена. Мне казалось, что я большой, что голова моя достигает небес. Тех небес, где царила трехтелая тварь.

– Убью, – пообещал я. – Я тебя убью.

Химера. Дочь Тифона.

Имя ничего не значило. Ненависть родилась первой, безымянной.

– Молнии, – глухо произнес Зевс.

Голос его – гром за горами. Глаза его – грозовые зарницы. Кудри его – тучи, идущие от края земли. Схваченные на лбу золотым обручем, волосы упали на плечи, завились тугими кольцами.

Вокруг Громовержца сгустилась боевая эгида. Сыпанула искрами, зашлась пугающим треском, угасла.

– Все дело в молниях, – владыка богов и людей вернул себе самообладание. – Гроз слишком мало. Я напоминаю себе скрягу, который узнал, что в его сундуках бегают мыши.

– Ты и есть гроза, – возразила Афина. – Как по мне, отец, тебя вполне достаточно.

Они сидели в главном зале дворца. Зевс – на троне, откинувшись на спинку. Афина – у ног отца, положив голову ему на колени. Так они сидели, только оставшись наедине. Легкий шлем, который Афина носила не снимая, лежал возле хозяйки на полу, будто верный пес.

Копье стояло у стены.

– Ошибаешься, дитя мое. Твоя мудрость становится похожа на лесть. В лести я не нуждаюсь; во всяком случае, от такой, как ты. От Афины Промахос[34], первой воительницы Олимпа, я жду правды. Горше полыни; острее ножа. И вот тебе правда: если придет второй Тифон, меня не хватит.

Зевс нахмурился. Уточнил:

– Может не хватить.

Он устал, поняла Афина. Он смертельно устал.

Полдела – подавить мятеж. И даже не половина, а десятая часть дела, если мятеж подавил не ты, а Бриарей-Сторукий: сила сильная, вставшая у трона. Сила уйдет, ты останешься. Придет ли сила снова? Только глупец возьмется строить планы на таком расчете. Клятва Геры не посягать больше на власть мужа? Чепуха, пустое сотрясение воздуха. Суровая кара? Золотые цепи? Наковальни, привязанные к ногам?!

Предавшие раз предадут снова, сколько ни наказывай.

Изменников следует устрашить. Так, чтобы при одном имени владыки у них тряслись их божественные, их несокрушимые колени. Братья, сестры, жена, дети, племянники – Семья должна помнить, на что способен Зевс Астрапей[35]. Ночью проснутся, вспомнят, содрогнутся. Будут маяться бессонницей до утра. Мало молний, много – сколько ни есть, все пойдут в ход.

Олимп ждал, что Зевс, едва оправившись от тяжких ран, выступит против мятежного Олимпа. Олимп ошибся – Зевс выступил против Тифона.

Казалось, первой битвы не было вовсе. Битва, плен, чудесное спасение – не было ничего, чего владыке стоило бы стыдиться. Забудьте, глупцы, прикусите языки! В силе и славе, трижды величественней, чем до поражения, Зевс гнал Тифона от Киликии до страны Людей-с-Обожженным-лицом[36], а затем – от подножия горы Нисы до земель чубатых фракийцев. Гемийский хребет стал оружием гиганта: в небо летели скалы и утесы, рассыпаясь в прах от ударов грозовых перунов. Ослабев, не выдержав яростной схватки, усомнившись в собственной мощи, Тифон кинулся вброд через море близ Тринакрии[37], но Зевс настиг врага у побережья.

Море предало змееногого, превратившись в кипяток. В отчаянии Тифон рискнул просить убежища у земли, как сын у матери. Где еще спасаться ребенку, как не в родном чреве? Но возможно ли родиться дважды? Едва Тифон ушел в земные недра, нырнув под остров – Зевс сам превратился в нового Тифона, отказавшись от молний в пользу горных вершин.

Гора Этна вознеслась ввысь, содрогаясь в мертвой хватке владыки богов и людей. Когда гора упала обратно, Тифон был придавлен ею.

– Может не хватить, – повторил Зевс сдавленным голосом. Похоже, он тоже вспомнил этот безумный, этот ослепительный бой. – Если во второй раз…

Афина молчала.

Было кое-что, о чем она не сказала отцу-триумфатору. Перед битвой, стоившей ему свободы, Тифон обратился к Мойрам-промыслительницам, чья пряжа – нити судьбы. «Могу ли я победить?» – спросил гигант. Да, согласились Мойры. Почему нет? «Может ли победить Зевс?» – спросил гигант. Да, кивнули Мойры. И это возможно. «Что же я должен сделать для победы?!» Возьми болиголов, сказали Мойры. Возьми тот, что взращен в местах сырых и тенистых. Очисти, истолки в ступе, просей через мелкое сито. Добавь мака. Смешай с густым настоем однодневки.

И выпей.

Что ты должен сделать для победы? Вот что.

Однодневка. Жалкая трава, недостойная того, чтобы вечные исполины знали о ней. Нет от нее смерти быстрой и легкой. От однодневки умирают тяжко и мучительно, отдаваясь страданиям целиком. В сочетании с маком и болиголовом такой настой не имеет противоядия.

«Да, – согласился Тифон. – Я сделаю это.»

Что я должен сделать для победы, спросил он. И забыл уточнить, чью именно победу имеет в виду. Мойры не лгут. Не солгали они и сейчас, назвав средство, способное обеспечить победу одному из бойцов. Никогда и никому не раскроет Афина секрета – чего стоило ей убедить суровых, неподкупных богинь судьбы пойти на такую правду-ложь. Мудрость и военная стратегия – это сочетание при случае можно назвать хитростью и подлостью.

А еще умением убеждать.

Какая разница, если цель достигнута? Тяжко и мучительно, помните? Под молниями Зевса снаружи; от яда внутри. Способен ли умереть бессмертный? Живи, Тифон, придавленный горой, живи и мучайся вечно.