Здесь могут быть: некорректная лексика, оскорбления чувств верующих, неверующих, слабоверующих и прочих, странные игровые выражения и не менее странные не игровые, а также глупости и всякая прочая кака. Возможны рояли.

Не читайте, если вы гомофоб, джангелофоб, а самое главное — акрибофоб! И вообще, если Вы — нежная чувствительная натура, лучше не читайте)) Хотя по сути — никакой чернухи и все весьма весело))).

Утро для меня началось достаточно рано. Без копеек десять. Все потому, что эти придурки, Вован и Олег вечером решили позвать меня гулять дебильным детским способом. Стояли под окнами и орали:

— Надька, выходи гулять!

Но! Во-первых, что за идиотизм? Двадцать первый век на дворе. У всех есть мобильники. А во-вторых, тысячу раз говорилось этим дятлам, что я — не Надька, и не собираюсь откликаться на это прозвище!

Лучшим вариантом оказалось залезть в кровать и попросить маман сообщить орущим, что я уже сплю. И что-то так разморило, что даже компик лень стало включать. Так сон меня и настиг.

И вот утро, пахнет блинами. Младшая сеструха, несмотря на выходной, поперлась в музыкалку. К конкурсу какому-то готовиться. Она-то мамина радость, не то, что я. Меня в институт то еле-еле, с натяжкой приняли. Сейчас на четвертом курсе маюсь, пытаюсь стараться, чтобы не выперли. С переменным успехом.

— Ты встал? — голос мамы застал меня перед умывальником.

— Встал, встал! — отозвался я.

Да, должен представиться. Надежда Петр Сергеевич. Фамилия у меня… Эх! Из-за нее и прозвище с детства такое дурацкое! Папаня еще семь лет назад сбежал, да остались от него… Нет, не рожки и ножки. Долги, да фамилия, над которой все подряд ржут.

Для мамки и сеструхи Надеждой быть норм, а я то парень! Сменю. Вот институт закончу, и сменю! На нормальное что-нибудь. Иванов или Сидоров.

Я запихивал в рот уже пятый блинчик с вареной сгущенкой, когда в квартиру влетела растрепанная и запыхавшаяся сеструха.

— Мама! — заорала она как резанная.

Маман даже за сердце схватилась.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

Я же проглотил кусок блина, почти вставший поперек горла, и тоже уставился на Светку.

— Там… Там… — сеструха тыкала на дверь, на окна, но от переизбытка чувств ни слова вымолвить вразумительно не могла.

— Светочка! — раздался из прихожей скрипучий голос.

О нет! Зачем она приперла в дом эту старую мымру — Надежду Сигизмундовну? Этот голос я узнаю из тысячи! Год! Целый год, что меня семилетнего хватило на музыкалку по классу балалайки, это чудовище мучало жутким сольфеджио, обзывая идиотом и лентяем. И пусть второе было отчасти правдой, но от этого мымра лучше не становилась.

— Да, Надежда Сигизмундовна, на кухню проходите! — Светка обрела голос. Очень не вовремя!

Старая бабка шаркающей, но бодрой походкой, появилась в дверном проеме. Теперь я уже совершенно точно подавился блином! Кто же так над родным братом издевается!

Маманя тоже прифигела, но взяла себя в руки и пригласила старую грымзу присоединиться к позднему завтраку. И эта мымра согласилась, причем уселась прямо напротив меня, улыбаясь целым рядом золотых зубов. Я икнул и попытался изобразить улыбку в ответ. Вышло кривовато и страшновато. Ну и фиг с ней, с Сигизмундовной! Сама приперлась!

— Светик, — маман обратилась к сеструхе. — Что-то случилось?

— Там никого! — с радостно горящими глазами сообщила Светка.

— Тебе уже девять лет! Вполне достаточно для того, чтобы излагать мысли правильно и понятно другим! — без нравоучений никак.

— А она все и объяснила, — прошамкала забитым блинами ртом, Сигизмундовна. — Никого нет. На улице пустота. Ни одной живой душонки!

Я хотел было уточнить: «А Вы мертвая, что ли?», но сдержался.

— Может, просто утро еще, вот и сидят все по домам.

— В музыкалке тоже никого! — Светка решила, что блины это не интересно и запихнула в рот ложку с вареной сгущенкой. — Ы ф ахазиах икохо.

— Вынь ложку изо рта и повтори! — строго сказала маман.

— Она говорит, что в магазинах никого, — смилостивился я над сеструхой.

— Уху, — кивнула Светка.

— Вообще нигде никого нет, — опять мымра вступила в разговор, кокетливо облизывая палец от сгущенки и при этом как-то подозрительно мило глядя на меня. Я передернулся. — Я и в квартиры разные звонила, и просто людям на телефоны. Никто не отвечает!

Настырная бабка!

Маман задумалась и растерянно налила тесто прямо мне на тарелку вместо сковороды. Заметила, ойкнула и убрала тарелку.

— Дайте-ка, я Любке позвоню, она точно дома должна быть, и не спать! — она схватила мобилу и набрала своей закадычной подружке.

Звонила долго. Три раза. Но никто не ответил.

Я тоже заинтересовался и вытащил из кармана пижамных брюк свой телефон. И начал обзвон по списку. Андрюха — не отвечает. Анька, староста — только гудки. Даже нервничать начал, когда почти до конца списка дошел и все никак. И перед Янкой, соседкой, красовалась запись: «Я должен бабла». Что-то уж и не помню, кому это я там должен, походу, записал, чтобы не отвечать. По инерции набрал и этот номер.

— Алло! — после первого же гудка ответил дрожащий тихий голос девушки.

— Эм… — даже растерялся я. — Алле?

— Петя? — уточнил голос.

Я нахмурился. Кто же это? Никак не мог вспомнить. А кто хочет помнить тех, кому денег должен?

— Мммм… Дааа… — осторожно согласился я.

— Петенька! Что-то странное творится! Из квартиры все пропали! И родители, и бабушка! Соседи не откликаются…

— Слушай, а ты кто? — не нашел ничего умнее, чем спросить, я.

— Ну, как же… Смородина, из параллельной…

Конечно! Кто еще может сам себя прозвищем называть! Смородина. Потому что лицо вечно кислое. Тощая невзрачная блондинка в круглых очках с толстыми стеклами. Мне ее даже жалко иногда. Она все время всем пирожки своего приготовления предлагала. Все ржали и отказывались. А я взял как-то. Вкусный пирожок с яблоком был…

И тыщу хотел ей вернуть, но из головы вылетело.

— Точно! Смородина, — подытожил я.

— Петь! Мне Надежда Юрьевна ответила! — дрожащим голосом, прикрывая динамик ладонью, сказала мать. — Говорит, у нее все домашние куда-то ушли, пока она спала и не возвращаются, тоже на телефон не отвечают.

— Смородина, подожди сек, — сказал я в трубку и обратился к маман. — Надежда Юрьевна, это кто?

— Это парикмахер, — почему-то обиделась та. — Тебя в том месяце стригла, между прочим.

Я пожал плечами. Как будто я помнить должен как ту тетку звали.

— Петенька… — тихо позвал меня мой телефон.

— Да, Смородин, я тут.

— Что делать? Мне так страшно! А еще телевизор по всем каналам что-то странное показывает!

— Мелочь! Включи ящик! — тут же отреагировал я, а Смородине кинул. — Виси пока.

Телевизор стоял на кухне, скорее как бутафория, и включался крайне редко. Но работал.

Сеструха скорчила недовольную мину, но пульт достала и кнопку щелкнула. Синий экран. А посередине: «Внимание! Информация будет дана в 10–00 АМ по Гринвичу».

— Че, блин? — не понял я. — Мам, а у нас это когда будет, если 10–00 по Гринвичу до полудня?

— Час дня, — растерянно сообщила маман.

— Эй, Смородина! Ты тут еще?

— Да…

— Слыш, до тринадцати нуль-нуль ждем, че ящик покажет.

— А вдруг телефон потом работать не будет? Петь… — Смородина ненадолго замолчала, потом тихо-тихо спросила. — А можно мне к тебе прийти? Одной совсем плохо.

Я почесал затылок и оглядел присутствующих. Мамка договаривалась с парикмахершей, что та придет к ним. Сеструха пялилась в экран телека и пила через трубочку молоко. Сигизмундовна жрала десятый блин.