Лет через пятнадцать я познакомился с одним учителем по баяну. На первый взгляд он казался довольно милым человеком. Ласковый с детьми, приветливый с коллегами, а дома с превеликим удовольствием избивающий жену. С такой же милой улыбкой на лице. Наверное, он думал, что не избивает ее, а просто учит уму разуму. После того, как я узнал его тёмную сторону, пришлось прекратить общение. Другие учителя стали косо на меня смотреть. Они все были женщинами. Вдруг и про меня начнут что-нибудь говорить. Например, учитель физ-ры и учитель сольфеджио – свингеры, они меняются жёнами и избивают их. А мне такая репутация была ни к чему. Поэтому баянист остался один на один со своей женой.
Но вернёмся к нашему трудовику. Он направился в соседний кабинет, соединённый с мастерской коридором, в котором стояла циркулярная пила. Она была ужасна. Пила могла расчленить, покалечить или просто убить. Поэтому мы старались держаться от нее подальше. Однажды брат Джонни Кэша10 угодил под такую же, после чего был вынужден примерить деревянный костюм и залечь на дно. Иногда, отыгрываясь на нас за бесчисленные издевательства, учитель включал пилу и звал самого нерадивого ученика помочь распилить бревно. Обычно, после такой процедуры, ученик возвращался с мокрыми от мочи штанами и с покрытым занозами лицом. Благо, если возвращался. Иной раз приходилось соскребать ошметки со стен, сортировать по пакетам и тайком вывозить на свалку. Но об этом лучше не вспоминать. Много славных парней полегло на этих уроках. Кто ушёл сам, кому помогли уйти, кого просто покалечили, кому испортили всю жизнь, лишили детства, наследства или чести. Те, кому повезло, не любят об этом рассказывать. Мы – ветераны уроков труда. Мы помним.
Пока трудовик не вышел из мастерской, мы, не теряя времени, ринулись в подсобку. У нас была цель. Урок близился к концу, а на руках у нас были только киянки. Мы не выполнили задания. Не сделали какую-то абсолютно ненужную хрень. Мы даже не знали, что должны были сделать. Никто и никогда не слушал учителя. Его слова не воспринимались всерьёз. Над ними привыкли смеяться. Но, тем не менее, он ставил нам оценки. И не просто так, а за выполненную работу. За хорошо выполненную работу.
Перед нами урок трудов шёл у параллельного класса. Они были очень обязательными парнями. Выполняли всё, что им не задавали, и сверх того. Они серьёзно относились к предмету, готовясь во всеоружии вступить во взрослую жизнь. Тренировали свои бытовые навыки, развивали их и совершенствовали. Для них – терпение и труд всё перетрут. Если вы заглянете в мастерскую, когда у них идет урок, вы будете неприятно удивлены. Никаких матов, никакой ругани, никто не орет, не взывает о помощи, не просит пощады, не плачет. Никакой крови, разбросанных кишок или выбитых мозгов. Все тела целенькие, чистенькие, конечности на своих местах. Они даже помогали друг другу!!! А это, извините, уже ни в какие ворота не лезет. Если у нас кто-то просил помощи, на него налетал весь класс и, орудуя киянками, превращал его в свиную отбивную. Поэтому, зная об их отклонении, мы стали пользоваться продуктами их трудов. Мы паразитировали. Два урока подряд мы пинали балду, мы избивали её киянками. Мы делали киянком все, что можно было им делать и не делать. Ничего другого в руки нам не давали. Не доверяли. Но для нас киянок был словно молот для Тора, или трезубец для Зевса. За время уроков трудолюбия, киянок стал логическим продолжением наших рук. С его помощью мы творили чудеса погрома и давали концерты грохота и витиеватые симфонии оглушающего шума. Мы полюбили его таким, каким он был. Деревянным, грубым и неотесанным болваном. Мы приняли его. Открыли ему свой внутренний мир, доверили сердечные тайны. Киянок стал для нас лучшим другом, а кому-то даже заменил отца.
Мой киянок знал меня как облупленного. Он многому меня научил. В том числе – драться. Но больше всего я благодарен ему за то, что он научил меня искусству любви. Но об этом нельзя рассказывать.
Два урока подряд мы занимались ничегонеделанием. А в конце занятия заходили в учительскую коморку, брали успешные работы предыдущего класса и сдавали их учителю. Он был в восторге. Мы тоже. Все были довольны и тонули в объятиях. Слёзы наворачивались на глаза. Это были моменты настоящего искреннего счастья. Неподдельного. Ради таких моментов стоило жить. А после уроков трудовик вёл нас в кафе и угощал пиццей и мороженым. Нет, конечно. После уроков учитель уже не мог никуда идти. Алкогольная усталость и трудовая интоксикация брали над ним верх. Шатаясь, он брел в святая святых, открывал крышку дубового свежеструганного гроба и ложился смотреть волшебные, наполненные адскими муками и извращенными пытками сновидения.
Наутро после огуречного лосьона он просыпался в собственном гробу и чувствовал себя как огурчик. Как маринованный в уксусе корнишон. Бодун колоссальный. Трудовик думал, что ночь, проведенная в дубовом ящике, по своим полезным свойствам соответствует времени, проведенному в кедровой бочке. Или в камере депривации. Но эффект был слегка другим. Все его гнусное тело было испещрено занозами, кое-где из кожи торчали сучки. Кровопотеря, не то, чтобы присутствовала, но была явно налицо. Бледная, обзанозенная, смердящая падаль. Учитель часто называл себя "маргиналом". Когда он утром восставал из мертвых, то лучше было не попадаться ему на глаза. И под руку тоже.
Однажды в школе появился новый охранник. Он делал обход в рекреации трудов, когда неожиданно обнаружил паранормальную активность. Охранник увидел одержимого демонами окровавленного выродка. Как он узнал об одержимости, спросите вы? Все просто. Во-первых, учитель трудов, начинал свой день с невыносимых ругательств, проклятий небесам и богохульств. С нечленораздельного воя и разбрызгивания слюны. Он изрыгал из себя всю ненависть к жизни. Каждое утро он искренне удивлялся, отчего дьявол до сих пор не призвал его к себе. И злился, дико злился. Во-вторых, школьный охранник когда-то давно был священником. Узрев это богомерзкое создание, охранник тут же осенил себя крестным знаменем и стал готовиться к обряду изгнания дьявола. Он был оптимистом. Но ни в коей мере не реалистом. Достаточно было одного беглого косого взгляда для того, чтобы понять, что трудовика не спасти. Единственное верное средство – четвертование, дыба, сажание на осиновый кол и сжигание на костре. Именно в такой последовательности. Возомнив о себе невесть что, святой охранник решил покрасоваться. Точным выверенным движением он достал святую книгу из униформы, раскрыл на нужном месте и читая, двинулся навстречу. Трудовик же, находясь в тотальном оглушении, со склеенными коростой веками, махая киянком, наощупь ковылял по коридору. Он орал благим матом, пытаясь вышибить ушные пробки. Но у него, как всегда, ничего не получалось. В среднем, процедура пробуждения, утренняя гигиеническая гимнастика и туалет, в связи с многочисленными психофизическими отклонениями, занимали у него около трех часов. Основными чертами его характера были: скрупулёзность, педантичность и чистоплотность. Ну и пунктуальность. Надо отдать ему должное – он никогда не опаздывал на урок. Всегда одет с иголочки, точнее со сверла. Вся его роба насквозь продырявлена металлической стружкой, а в некоторых местах был нарушен и кожный покров, что вызывало кровотечение. Он считал это полезным. Кровопускание как первичная профилактика инсульта, так сказать. На никогда не мывшейся голове, в жирных кудрях, лежала деревянная стружка и копошилась целая колония древоточцев. Выглядел он экстравагантно. На любителя. А с похмелья – и того хуже. Но святой охранник ничего об этом не знал. Когда он устраивался на работу, ему сказали, что коллектив сплоченный, дружный, но иногда случаются конфликты. Он считал себя человеком коммуникабельным и не волновался. Но он никак не ожидал столкнуться с проклятым школьным призраком.
Благословенный отец-охранник, читая псалмы, твердым уверенным шагом шел навстречу просыпающемуся и трясущемуся в лихорадке трудовику. Жизнелюбие первого било ключом. Ненависть второго – киянком. Посреди коридора произошел контакт. Светлая голова экс-священника, склоненная в молитвенном экстазе, встретилась с беспощадной беспринципностью деревянного киянка. Трудовик яростно размахивал им, пытаясь продраться сквозь папоротниковые джунгли. Да, у него были зрительные галлюцинации и что? Но для его утра это совершенно нормальное явление, такое же, как и утренний лежак. Объективно, охранник сам виноват, не стоило ему лезть поперек батьки в пекло. То, что случилось потом, лучше не вспоминать. Тем хуже для нас, ибо мы вспомним. Трудовик, нарубив папоротника, решил развести костёр. Холодная ночь, проведенная в дубовом гробу, могла стать причиной простудных заболеваний. А заболеваний у него и так хватало. Он до сих пор не мог вылечиться от скарлатины, цинги и от лихорадки новорожденных. Учитель поднял забитое до состояния отбивной тело охранника и понес его в свою коморку. Точнее – в пещеру, так ему казалось. Дальнейшее описание событий может вызвать у вас анафилактический шок, апоплексию или себорею. Предупрежден – значит вооружен. Можете смело пропустить этот абзац. Ничего познавательного, образовательного, воспитательного и, уже тем более – оздоровительного, там не будет. Я же могу и не писать об этом. Но могу и писать. Выбираю второе.
