– А почему ты решил, что начальство не изменило нормы?

– Потому что им это невыгодно. Изменят нормы, изменятся и фонды, фабрика будет получать меньше материи. Оно им надо? Проще оставить всё как есть, и забирать сэкономленный материал.

– Так что же делать?

– А ты не знаешь? Если экономишь ты, то почему материю должен забирать кто-то другой? Это всё равно, что тебе выпал выигрыш, а ты отдаёшь его другому. Причём выигрыш не один, он тебе выпадает каждый рабочий день. И почему ты его не забираешь, я не знаю.

– А ты забираешь?

– Почему нет? Ведь экономии этой я добиваюсь своими мозгами. Почему же плодами моего труда должен пользоваться не я, а кто-то другой?

– И как ты это делаешь? Ведь на фабрике есть охрана.

– Элементарно, Ватсон. Я прекрасно знаю, сколько материи я раскроил за день, и какой процент я экономлю на раскрое. К концу дня я обматываю сэкономленным материалом своё бренное тело под рубашкой, сверху ещё надеваю пиджак и спокойно покидаю родное предприятие. И за своё умение кроить я имею приличный кусок масла на свой кусок хлеба, получаемый в виде фабричной зарплаты.

Мне лично такой метод был противен. Если несёшь с фабрики кусок сукна, это всё равно считается воровством. И неважно, что именно ты создаёшь эту экономию. Материя эта тебе не принадлежит, она собственность фабрики. И такие несуны рано или поздно попадают в поле зрения ОБХСС. Мне такая перспектива совсем не улыбалась.

А ещё мне не нравилось на фабрике то, что мы долго шили одни и те же костюмы. Мужчины, покупавшие нашу продукцию, напоминали инкубаторских цыплят, настолько в наших костюмах они выглядели одинаково. И с каждым днём таких «цыплят» становилось всё больше. Я неоднократно предлагал начальству чаще менять модели, но на меня смотрели как на идиота. Зачем утверждать новый артикул, добиваться изменения плана, готовить новое производство? Зачем искать себе дополнительные заботы, когда есть уже налаженное производство?

Такие вопросы я слышал в ответ на мои предложения. Кроме того, освоение новых моделей повредит выполнению плана. А за это по головке не погладят, да и коллектив без премии останется. Короче говоря, о потребителе они думали меньше всего. А потребитель стал всё привередливее. Его наши «инкубаторские» костюмы устраивали всё меньше, ему уже заграничные модели подавай. И он-таки прав. Почему наши люди должны одеваться хуже?

Мне их было просто жалко. И для своих друзей и знакомых я начал в свободное время шить современные модели одежды. А тут в стране вышел закон о предпринимательстве, и работать можно было уже совершенно легально. У меня подобралась пара бойких парней, которые привозили мне новые журналы мод, материалы, необходимые «лейблы», и я шил на любой вкус. Хотите костюм от Кардена? Пожалуйста, по его моделям и с его маркировкой. Хотите от Версаче? Будьте любезны. Спрос рождал предложение, и мне пришлось взять помощников. Вместе с ростом производства росли и доходы.

Дед Мотл, как и мой прадед, всю жизнь надеялся на удачу, на крупный выигрыш. У него постоянно были лотерейные билеты, облигации 3-х процентного государственного займа. Когда приходила газета с таблицей выигрыша, в доме наступал торжественный момент проверки облигаций, лотерейных билетов. Убедившись, что никакого выигрыша нет, дед не унывал:

– Ничего страшного, выиграем в следующий раз. Куплю больше билетов, и шансов на выигрыш будет больше.

Бедный дед плохо разбирался в системе лотерей. Он не хотел понять, что даже если скупить все билеты, то всё равно останешься в убытке, потому что на оплату выигрышей тратится только часть суммы, вырученной от продажи билетов. В ответ он заявлял:

– Но ведь кто-то же выигрывает! Почему этим «кто-то» не могу быть я?

Я это вспомнил к тому, что, когда у нас так наладилось производство, у меня было чувство, что я выиграл в лотерею. На нас вдруг обрушился большой достаток, к которому мы за свою жизнь не привыкли. Можно было уже не только хорошо жить, но и откладывать на чёрный день. И, к сожалению, этот «чёрный день» наступил намного раньше, чем мы его ожидали. Этот «чёрный вторник» дефолта вмиг обесценил наши накопления. Но это мы как-то пережили, а вот другого потрясения пережить спокойно уже не могли.

Когда дело у нас снова наладилось, на нас обратили внимание «компетентные органы». Ко мне явился их представитель и предложил организовать крышу. Я не сразу понял, чего он хочет. Я ответил, что крыша у меня нормальная, слава богу, пока не течёт. Он ответил, что, когда потечёт, будет уже поздно. И вскоре-таки потекло, ещё как потекло! Ко мне явилась налоговая инспекция и начала пересчитывать наши доходы.

Вот что у них хорошо получается, так это считать чужие деньги. При этом расчёт всегда получается в их пользу. И у меня вдруг насчитали неправильную уплату налогов. Причём в расчёт взяли период времени с момента выхода Закона о предпринимательской деятельности. Я их спросил:

– А почему не с момента окончания Второй мировой войны?

– А вы хотите, чтоб мы считали, начиная с того времени? Тогда вас надо было бы привлекать к уголовной ответственности за частнопредпринимательскую деятельность. Вы этого хотите?

– Нет, что вы? Я этого совсем не хочу.

– Тогда извольте платить столько, сколько мы вам насчитали.

А где мне было взять столько денег, сколько они там насчитали? У меня забрали все накопления, описали всё имущество, квартиру. Получилось гораздо хуже, чем у моего прадеда. Тот хоть потерял столько, сколько выиграл по билету, даже немножко меньше. Я же потерял гораздо больше того, что приобрёл с этим предпринимательством. Я потерял всё, что копил на протяжении жизни.

И за что? Что я кому сделал плохого? Я одевал людей в красивую одежду. Разве это преступление? Так почему же я так наказан? А я вам скажу почему. Потому, что не захотел платить этим тунеядцам, этим бандитам, которые «делают крышу». Но ведь эти бандиты находятся на государственной службе!

Что же это за государство, которое позволяет своим служащим грабить людей? И я понял, что мне с таким государством не по пути. Всю свою долгую жизнь я был патриотом своей страны, честно отслужил в её армии, трудился на благо страны за весьма скромную зарплату, всегда был готов защищать её с оружием в руках. Но жить в такой стране я больше не могу…

Всю жизнь я работал так, чтобы костюмчик сидел. А теперь я сижу сам. Нет, это совсем не то, что вы подумали, боже упаси! Сижу без работы. А кто в Израиле шьёт себе костюм? Кому это надо, когда можно купить всё готовое и, может быть, действительно от Версаче. И вообще, кто здесь в такую жару носит костюм? Здесь больше обходятся шортами. Так что сижу теперь без дела. С голоду, правда, не умираю. Получаю пособие по старости. И хоть я здесь не работал, не заработал никакой пенсии, но на получаемое пособие живу лучше, чем я бы жил там, на пенсию, заработанную за всю жизнь. Моему прадеду такая жизнь и не снилась. Получается, что я-таки выиграл!

Аркадий с интересом выслушал монолог соседа.

– Чего же вы теперь летите в Россию?

– Ну, как же. Повидаться со старыми друзьями надо, скучаю я без них. Да и по России скучаю. Каждый день смотрю четыре российские программы, интересуюсь, что там происходит…

Аркадий задумался. Он тоже постоянно следит за событиями в России. А дела там происходят неважные. Предприятия, в большинстве своём, стоят. Людям негде работать. При этом наблюдается интересный феномен: работающих предприятий становится всё меньше, а торгующих предприятий прирастает всё больше. Но если промышленность не работает, то кто тогда является покупателями? Наверное, только чиновники. Так неужели их в стране так много? Большинство населения страны, согласно статистике, находятся за чертой бедности. И это уже тревожный симптом, который может вылиться неизвестно во что. Бедная Россия, за что ей такие испытания, и какой же выход?

«Ну что ж, поживём – увидим», – подумал Аркадий, погружаясь в дрёму.