В узкое зарешечённое окошко школьного карцера было видно только небольшое пространство возле дровяного склада. И для того чтобы полюбоваться этим простым и унылым видом, Фрину надо было немного подпрыгнуть, уцепиться за прутья решётки и подтянуться, что тринадцатилетнему пацану было не так-то и просто сделать.

В небольшой, четыре на четыре шага, камере ничего не было, кроме сделанного из того же магического мрамора, из которого была построена и сама школа, широкого выступа вдоль левой стены, на котором могли спать провинившиеся ученики.

Фрин услышал, как лязгнул засов соседней камеры.

– Не проголодались ещё, Крес? Вот ваш завтрак.

Голос Цадия, пожилого угрюмого раба госпожи Кары, их школьной директрисы, звучал сочувствующе – раб жалел всех учеников, которым выпадало какое-нибудь наказание, хотя именно он по приказу своей хозяйки выполнял, помимо обязанностей дворника, ремонтника и истопника, ещё и должности тюремщика и экзекутора.

Сочувствие к ученикам не мешало ему относиться и к последним обязанностям всегда ответственно – свою хозяйку он не столько боялся, сколько уважал, и все её поручения выполнял добросовестно.

Впрочем, такое же уважение к госпоже Каре было и у учеников школы. Всегда выдержанная, одинаково требовательная ко всем своим воспитанникам, независимо от их происхождения, она не выделяла из них любимчиков. Хотя Фрин подозревал, что по отношению к нему она более снисходительна, пусть внешне это никак и не проявлялось.

Тем не менее Фрин был уверен, что если бы в драке с Кресом участвовал кто-нибудь из других учеников, а не он, то стоянием коленями на горохе и карцером на сутки наверняка бы не обошлось – в столярной мастерской у Цадия, в высокой плетёной корзине рядом с лавкой, всегда были наготове свежие розги.

– Так и Фрин ждёт свой завтрак, – бормотал раб, открывая запор двери в его камеру. – Вот ешь, – сказал он, входя и доставая из-под крышки большой корзины глубокую тарелку, флягу и свёрток. – Обедать будешь, я слышал, уже в госпитале.

Одной из причин особого отношения к нему директрисы, как предполагал сам Фрин, было то, что он, будучи хоть и не сильным магом, сумел освоить заклинание исцеления. А другой причиной то, что он не отлынивал ни от занятий, ни от вечерней работы в госпитале, где он помогал лекарям, не обладавшим магическими способностями, лечить больных и раненых.

Пусть он и не обладал такой огромной магической мощью, как у графини Ули ри Шотел, но магия есть магия, даже слабая, как у него, она вытаскивала из объятий смерти, казалось бы, совсем безнадёжных пациентов.

Жаль, что скидок в учёбе ему за это никто не делал, да и за плохое поведение по головке не гладили.

– Крес! – крикнул он в открытую рабом дверь, когда тот выходил из камеры. – Ты меня прости за вчерашнее. Я сам не знаю, чего так разошёлся.

– Это ты меня прости, Фрин, – глухо раздалось из-за закрытой двери камеры товарища, – и спасибо, что исцелил синяки, которые сам и поставил.

– Вот молодцы какие, – похвалил их Цадий, закрывая на засов дверь. – Тока лучше бы вы вчера друг дружке морды не били, – добавил он, уже удаляясь по коридору. – В следующий раз, чую, хозяйка точно вас на лавку ко мне отправит.

Голодом в карцере не морили и даже порции тут были не меньше, чем в школьной столовой. Фрин свернул тюфяк, лежащий на мраморном выступе – не только голодом морить, но и портить здоровье провинившихся школьников спаньём на холодном камне никто не собирался – и разложил принесённую еду.

Здесь, не в общей школьной столовой, а в одиночестве, он вдруг вспомнил, как первый раз в стенах школы наелся до отвала, и как директриса ругала Лидору, повариху, когда ему стало плохо от переедания.

Фрин старался меньше вспоминать о прошлом, в котором, кроме холода, голода и побоев, практически ничего и не было. Он не знал ни откуда он родом, ни кто была та женщина, которую он мог бы называть своей матерью.

Осознал Фрин себя, насколько он помнил, в каком-то обозе, который, казалось, бесконечно долго откуда-то и куда-то ехал. Помнил чью-то красную мужскую рожу, которая постоянно на него кричала. А потом он оказался на одном из постоялых дворов возле города Эллинса, что был на сотню лиг южнее Нимеи, второй столицы Винора.

Но про географию эту он узнал уже здесь, в школе. А тогда он был оставлен на том постоялом дворе, где с тех пор и до семи или восьми лет, он и сам не знал свой точный возраст, работал во дворе, убирая мусор и подметая дорожки.

Видимо, тот красномордый мужик, как теперь понимал Фрин, был не очень-то и плохим, раз не охолопил его и не продал в качестве раба – кто бы там стал разбираться? – а просто бросил.

Потом были какие-то злые вооружённые люди, которые разграбили и чуть не спалили все постройки двора. Семья владельца постоялого двора оказалась в таком положении, что и себя-то с трудом могла прокормить. И снова Фрин оказался в обозе, с которым и прибыл в Промзону.

Предоставленный сам себе, он занимался подёнными работами у разных хозяев и попрошайничеством. Один раз даже удачно украл почти треть лотка булочек у зазевавшегося пекаря.

Когда в нём проснулся магический источник, он чуть не умер, но как-то выкарабкался. На него положил глаз один из мастеров-кожевников и хотел забрать к себе, но тут-то и появились те, о ком в Промзоне и не только, говорили полушёпотом и оглядываясь.

Убирая к порогу использованную посуду, Фрин усмехнулся, вспомнив, как он плакал и скулил, когда узнал, что его схватили вездесущие люди страшного барона Нечая Убера.

– Фрин! Так тебя уже выпускают?!

– Не ори! – тоже крикнул через две двери и коридор он Кресу. – Услышат, что шумим – точно высекут!

– Да кто услышит-то?! – продолжал кричать Крес, – в школе одни рабы остались! Остальные на карету пошли смотреть! На большую! Которая по рельсам поедет!

Крес был прав. Кроме обслуги, в школе сейчас никого нет, и если бы не вчерашняя драка и последовавшее за ней наказание, то и они бы вместе с учителями и со всеми учениками, оставшимися при школе на летние шестидекадные каникулы, тоже бы пошли смотреть на очередную интересную придумку их герцога. Да и ученики из благородных и состоятельных семей, которых распустили на каникулы по домам, наверняка там будут – какой дурак пропустит такое зрелище?

– Меня в госпиталь работать заберут! А вернут сюда после работ или нет, я не знаю! – ответил он.

– Вряд ли вернут! Фрин, купи пирожных, будь другом! Я перед Каминой извинюсь! Я тебе деньги потом отдам!

– Ладно!

То, что Крес вернёт деньги за покупку, Фрин не сомневался – среди учеников школы обман не приветствовался.

К тому же Крес всегда был при деньгах. Его отец, из невладетельных благородных, служил начальником штаба второго кавалерийского полка, стоявшего лагерем в десятке лиг от Пскова. Но перед самым началом летних каникул полк в спешном порядке перебросили к границе с Саароном, а матери у Креса не было. Так и получилось, что он остался при школе вместе с тремя десятками учеников из разных классов и курсов, которым, как и Фрину, некуда было податься.

А вообще, как бы госпожа Кара и учителя ни старались уравнять всех учеников, это не получалось – часто благородные и богатые дети держались по отношению к своим однокашникам высокомерно и пренебрежительно. Впрочем, на Фрина, часто лечившего своих товарищей от всяких ушибов, полученных ими на занятиях по гимнастике, такое отношение не распространялось.

В школе были строгие правила, говорили, что установленные самим герцогом. Однажды, во время своего дежурства в классе, он услышал разговор госпожи Кары со стариком Лотусом, учителем магии.

Директриса сказала тогда, что в тех дальних краях, откуда прибыл герцог Олег, только дети черни и простолюдинов учились свободно, и им разрешалось прогуливать занятия и бездельничать. Якобы некоторые владетели даже поощряли таких детей к тому, чтобы те больше времени развлекались, ходили на всякие уличные мероприятия и росли бестолковыми. Но вот дети самих владетелей всегда содержались в строгости и учились в закрытых пансионах. Им за малейшую провинность грозило жёсткое и неотвратимое наказание, а уж чтобы прогулять занятия – об этом и помыслить никто из них не мог.