Все же обсуждение социальных разделов либеральной программы развивалось неторопливо, ибо и освобожденцы, и земцы-конституционалисты понимали, что постановка рабочего и особенно аграрного вопроса с логической неизбежностью приведет к дальнейшему размежеванию в либеральной среде. Это, по сути, и продемонстрировал в ноябре 1904 г. земский съезд. Внесенный Организационным бюро проект резолюции о необходимости изменения государственного строя вызвал среди его участников острую дискуссию. Согласившись с пунктами резолюции, содержащими критику условий, препятствующих установлению в России конституционного строя (разобщенность правительства и общества; административная централизация и опека над всеми сторонами жизни), а также с рядом сформулированных в ней требований (закрепление в законе прав и свобод личности; уравнение крестьян в гражданских и политических правах с лицами других сословий; ограждение сельского самоуправления от административной опеки), представители правого сегмента либерализма во главе с Д. Н. Шиповым самым решительным образом высказались против 10-го пункта резолюции, в котором и было сформулировано требование введения законодательного народного представительства.
В своем выступлении на съезде Шипов заявил, что в основу «реформы нашего государственного строя должен быть положен не правовой принцип, а принцип нравственный, идея этико-социальная». «Русскому народу, – продолжал он, – чуждо стремление к народовластию и в нем очень сильна привязанность к идее самодержавия, в которой он хочет видеть выражение соборной совести народа и к которой он питает доверие и любовь»61. Вывод Шипова сводился к следующему: съезд не вправе предрешать «этого основного вопроса» и должен оставить его решение «за самим народом». «Если народ, – подчеркнул он, – сам дойдет до осознания необходимости правового строя, то пусть это будет плодом его сознательного отношения по этому вопросу»62.
Эта славянофильская точка зрения лидера правого крыла либерализма подверглась критике со стороны земцев-конституционалистов. Так, Ф. И. Родичев заявил, что «Россия не может обойтись без права. Право нисколько не противоречит нравственности. Последняя, понятно, шире первой и поэтому принятием принципа права мы нисколько не погрешаем против принципа любви. Да, наконец, если славянофилы правы, если власть действительно любит народ, она, конечно, даст и права»63.
По мнению графа П. А. Гейдена, «основывать государственный идеал на печальном недоразумении, чем в настоящее время является славянофильство, невозможно. Если когда-нибудь единение народа с властью, как о том мечтают в сказках, и было возможно, то теперь, при сложности современных отношений, подобной возможности не существует. Перестановка понятий произошла коренная. Мы хотим прав и отношений к нам, как к обладателям таковых, а не случайной милости в зависимости от случайных настроений»64. Еще более резко высказался Л. Д. Брюхатов, заявивший, что «считаться со славянофильскими течениями в настоящее время нет никаких оснований… Иного пути, кроме того, которым пошла Европа, для России нет. Если мы хотим действительного изменения русских условий, то мы должны добиваться прочного правопорядка, а таковой мыслим лишь при конституции»65.
Имея за собой большинство съезда, конституционалисты, однако, прекрасно понимали, что «сбить» со своей позиции Шипова и его единомышленников им не удастся. Оставалось либо идти с ними на «разрыв», к чему в данный момент они не были готовы, либо идти на компромисс во имя сохранения, хотя и иллюзорного, единства либерального движения. В связи с этим конституционалисты согласились изложить 10-й пункт резолюции в двух редакциях – большинства и меньшинства. В редакции большинства (71 голос) подчеркивалось: «для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни, безусловно, необходимо правильное участие народного представительства, как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации». Редакция меньшинства (27 голосов) гласила: «для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни, безусловно, необходимо правильное участие в законодательстве народного представительства, как особого выборного учреждения»66. Только при этом условии сторонники Шипова согласились проголосовать за резолюцию в целом.
Дискуссионным оказался и вопрос о способах созыва народного представительства, о котором в неопределенной форме говорилось в первоначальной редакции 11-го пункта резолюции: «вопрос об основаниях и формах взаимодействия правительства и народного представительства в государственной жизни должен быть разрешен при участии представителей народа, избранных при наличности условий, необходимых для свободы выборов»67. По сути, такая формулировка могла быть истолкована двояко: либо под «представителями народа» подразумевался созыв Учредительного собрания «снизу», либо «представители народа» могли быть созваны по инициативе самой верховной власти. В отличие от освобожденцев, далеко не все конституционалисты высказывались за созыв Учредительного собрания, предпочитая, чтобы «представителей народа» для учреждения конституции созвал царь. «Осуществление преобразований, – заявил Н. Н. Львов, – необходимо возложить на власть. Многие требуют реформ, предвидя в противном случае неизбежность революции, но революция в настоящее время невозможна; для этого нет наличных сил в народных массах, готовых к ниспровержению существующего строя. Нам угрожает не революция, а то, что есть: бесцельное терзание, годами длящееся мучительство, упадок и разложение духовных сил русского народа, ослабление и упадок России. Страшна не революция, страшна бесплодность жертв, бесцельная гибель русских людей»68. По мнению И. И. Петрункевича, «мы не возбуждаем вопроса о созыве учредительного собрания, а лишь устанавливаем положение, что народу совместно с правительством принадлежит право решить вопрос о реформах в государственном строе. Мы не говорим, что один народ должен решить этот вопрос, а говорим, что участие народа в решении вопроса необходимо»69. Отметив, что созыв Учредительного собрания возможен «лишь в эпоху анархии», которой «в России в настоящее время нет», Ф. Ф. Кокошкин заявил, что для него было бы предпочтительным, если бы «новый порядок был сразу дан верховной властью»70. По мнению Гейдена, «власть сама может даровать стране права, требуемые обществом»71.
В итоге первоначальный 11-й пункт резолюции был отредактирован и изложен в следующей редакции: «Ввиду важности и трудности внутреннего и внешнего состояния, переживаемого Россией, частное совещание выражает надежду, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа»72. Такая резолюция вполне удовлетворяла представителей правого крыла либерализма.
Современники, в частности Милюков, считал политическую резолюцию ноябрьского земского съезда настоящей «петицией прав», неким поворотным пунктом в истории русского либерализма. Еще более высокие оценки решениям земского съезда дали зарубежные исследователи (например, Дж. Фишер, Р. Пайпс, Ш. Галай, А. Улам, Р. Маннинг). Несмотря на эмоциональный характер оценок зарубежных исследователей, следует признать, что ноябрьский земский съезд действительно стал важной вехой в эволюции русского либерализма. Его решения после их распространения стали предметом оживленных дискуссий в общественных кругах. У одних они действительно вызвали эйфорию (в среде умеренной либеральной оппозиции), у других – скепсис (левое крыло «Союза освобождения), у третьих (социал-демократы и эсеры) – нелицеприятную критику. Тем не менее публичное выступление ранее лояльных режиму земских либералов свидетельствовало не только о дальнейшем разрыве между властью и обществом, но и о том, что они с этого момента становились важным фактором, способствующим росту мобилизационного потенциала освободительного движения в целом.
