8

Пока Кулешов ехал в Тушино к своему дому, где он родился и вырос, совсем стемнело. Выключив двигатель, он привычно осмотрелся. Не то, чтобы он опасался кого-либо, скорее, это был профессиональный ритуал, необходимое условие среды, в которой ему приходилось жить. Поставив машину на сигнализацию, подошел к подъезду, набрал код дверного замка и, отворив дверь, вошел в хорошо освещенный холл дома. Несмотря на то что его квартира находилась на пятом этаже, лифтом он пользовался крайне редко. Как обычно, в нарушение всех инструкций, он вынул из кобуры пистолет, передернул затвор и снял предохранитель. По лестнице поднимался, всегда придерживаясь стены, подальше от перил. Поднявшись на свой этаж, Кулешов почувствовал легкую отдышку. «Так, нужно побегать с месячишко», – решил он. Благо канал им. Москвы находился сразу за двором, и его берега были идеально приспособлены для пробежки. Еще учась в школе, он с товарищами отмерил дистанцию в пять километров, как раз к старым шлюзам, а затем по мосту на противоположную сторону канала и назад. Заросшие берега, небольшие поляны и кустарники создавали ощущение полного отсутствия города. Здесь в погожие вечера было довольно людно. Места для вечернего «междусобойчика», шашлыка или свидания лучше не придумаешь.

Дверь в квартиру Кулешов всегда открывал своим ключом. На этот счет у него с женой было несколько ссор, на которые он шел сознательно, приучая ее никогда не подходить к двери и не спрашивать: «Кто там»? Знакомые, подруги, соседи никогда не звонили им в дверь, предварительно не предупредив по телефону. Кто забывал об этом, мог хоть час давить на кнопку дверного звонка или голосом пытаться позвать хозяев, результат был один – полная тишина.

Настя, как обычно в это время, сидела, сжавшись в уютный калачик на диване и смотрела новости 6-го канала.

– Без тебя, естественно, там не обошлось, – с легкой иронией и спрятанной гордостью за своего мужа уверенно сказала она.

– Рыбка, ты очень много смотришь этот гнусный ящик, имея возможность все узнать из первых рук. Слушаешь всякую журналистскую дребедень, – Кулешов крепко обнял ее, зарывшись в копну волос и чувствуя, что все напряжение дня уходит из него, а взамен вливается приятная нега.

– Так ведь журналисты говорят на человеческом языке, а от тебя можно услышать о сукровице, вытекающей вместе с мозговым веществом из носа убитого, об открытом глазе, лежавшем на асфальте, или кишках, которые убитый держал в своих руках, не говоря о подробном описании вида утопленника, – она уже стаскивала с него бледно-голубую куртку и смотрела насмешливо прямо ему в глаза.

– Ну и что в этом страшного? Вот утопленников, выловленных дней через двадцать, или слегка прикопанные трупы на стадии месячного разложения я и сам выносить не могу, – и он тут же получил шлепок по губам.

– Какой же ты, все-таки, гад! Я теперь ужинать не смогу с тобой. Иди и давись сам своей любимой жареной картошкой, – она вырвалась из его рук и с размаху швырнула куртку на кресло.

– Все, все, все! Сдаюсь, каюсь, прошу прощения, – Игорь не дал ей уйти, снова обнял и теперь стоял молча, ожидая, когда утихнет праведный гнев. В силу своего характера Настя не могла дуться долго. Вот и сейчас, дернувшись пару раз для видимости, затихла.

– Ну, долго мы будем так стоять, как два дурака? – спросила она совсем мирным голосом.

– Я знаю, чего ты нервничаешь. Скучаешь по Максимке. Поверь, ему там очень хорошо, и он о нас вспоминает только тогда, когда твоя мама и моя любимая теща начинает выяснять, кого он больше любит. Ну, представь, рыбка, свежий воздух, лес, Волга, луга, плесы. Коровки пасутся…

– Да и продолжай дальше, – пастушок молоденький-молоденький. Только дядя Гриша вовсе не молоденький, это раз, а два, он ни одного слова нормального не знает и с коровами разговаривает только матом, причем так, что его и в Костроме слышно.

Две недели назад шестилетнего Максима отправили к бабушке в Саметь – небольшое село в двенадцати километрах от Костромы. Кулешов, побывав там однажды, решил, что это земной рай, и если он доживет до пенсии, что с его профессией сделать довольно проблематично, то бросит к чертовой матери столицу с ее грязью, кровью и изматывающим ритмом жизни и переедет сюда навсегда.

Свирель телефонного звонка прервала мечты и вернула Кулешова на московскую землю.

– Ас, послушай, пожалуйста. Я дома только для Сереги Шилова, – усталость снова начала вползать в сознание.

Она сразу узнала мягкий вкрадчивый баритон Генерального прокурора:

– Добрый вечер, Анастасия Егоровна! Нашего «Пинкертона», разумеется, дома нет, – он говорил с таким подтекстом, будто видел Игоря, сидящего перед телевизором, – если он объявится или позвонит, не будете ли Вы так любезны передать ему, что в 22:30 у нас небольшое совещание. Обещаю, что надолго мы его не задержим. Машина будет у Вашего подъезда в 21:45. Простите великодушно за испорченный вечер, надеюсь, Вы понимаете, что у нас тут творится.

Игорь посмотрел на часы, в запасе осталось чуть больше часа.

– Ты что-то говорила насчет жареной картошки? – спросил, рассеянно, Кулешов. Его мысли уже снова вошли в русло нового дела.

9

На экране поочередно сменялись носы, брови, губы, уши, различные прически. Костя, поначалу резво взявшись составлять фоторобот человека, стоявшего с плащом на руке и читавшего тексты песен Алсу, теперь выглядел несколько потерянным. Все варианты, которые ему предлагали, были и похожи и непохожи одновременно. Он вдруг начал понимать, что в лице стоявшего человека все было правильным: прямой нос, овальное лицо, небольшие брови, серые глаза, среднего размера рот, правильный подбородок. В результате на экране получалось или лицо, как на плакате «А ты записался добровольцем? или что-то очень похожее на лицо Штирлица из фильма «Семнадцать мгновений весны».

Лейтенант милиции, сидевший за пультом машины, составляющей робот, посмотрел на Шилова и безнадежно покачал головой.

– Нырков, ты же должен быть психологом, и по одному взгляду на покупателя уже знать, купит он у тебя товар или нет, – Шилов старался сохранять терпение и дружеский тон.

– Каким психологом? Тут только и смотри, чтоб не уперли пару кассет, пока кто-нибудь мне зубы заговаривает, – обиделся Костя.

– Ну давай, вспомни, как он говорил, смотрел тебе в глаза или нет. А может, как-нибудь голову особенно наклонял или там, жесты какие-нибудь делал? – продолжал выуживать зацепки из Костиной головы Шилов.

– Жесты? О, вспомнил! Он все время руку хотел почесать, а чесал плащ. Рука то, поди, взопрела, жарко сегодня было, и еще щурился так – кончик носа кверху и язык к нижней губе прижимал. А в глаза нет, не смотрел, все кассету читал, да так ловко одной рукой ее переворачивал. Зря Вы, господа начальники, время на него тратите, на мужика этого, – Костя, прихлебывая чай, задумался.

– Хорошо. Сделайте, пожалуйста, несколько усредненных вариантов и распечатайте их, – попросил лейтенанта Шилов, – а мы пока с Костей пойдем покурим, а то глаза уже «замылились» совсем. – Шилов и Костя поднялись и вышли в коридор.

– Костя, ты мне пока расскажи о хозяине твоем. Все, что знаешь. Как одевается, какая у него машина, сколько ему лет? – Шилов решил сменить тему.

– Машина «Опель кадет», белого цвета с багажником, как у фургона, на боку надпись «NIVEA for MEN». Он ее в какой-то фирме по дешевке купил, ну, а надпись так и осталась. А сам Михалыч – мужик солидный, ходит во всем черном. Роста небольшого, полный, усы густые седоватые, глаза тоже черные, а белки розоватые. Сам он родом из Дагестана. Грустный все время, я его улыбающимся и не видел ни разу. Разговаривает мало и все по делу, никакого трепа постороннего. Как-то обмолвился, что снимает квартиру в Медведково. Это, пожалуй, и все, что я знаю. Да мне больше и не нужно. Меньше знаешь, дольше проживешь. Работаю я на него всего месяц с небольшим.