1818 год

— Должен заметить, Фабиус, — произнес капитан Чарльз Коллингтон, — что более удачным портвейном вы меня еще не угощали.

— Рад, что вы его оценили, — отозвался маркиз Рэкстон.

На полированном столе горели два серебряных канделябра, и в мерцании свечей лицо маркиза казалось особенно привлекательным. Он был подлинным олицетворением идеала аристократизма и элегантности.

Сложнейший узел галстука внушал зависть молодым денди, а уголки воротника доходили до резкого, почти агрессивно упрямого подбородка.

— Мой отец был настолько предусмотрителен, — добавил маркиз, — что оставил в подвале целую бочку вина именно этого урожая. И, по-моему, его сейчас уже можно пить.

Капитан Коллингтон рассмеялся.

— Было время, — напомнил он своему другу, — когда мы готовы были счесть амброзией любое вино, лишь бы оно было хоть немного лучше той невероятной гадости, которую нам приходилось пить, когда армия стояла в Португалии.

— Мы были рады, если удавалось найти бутылку с чем угодно, — суховато ответил маркиз. — Я всегда считал, что крестьяне прятали от нас свои запасы.

— Конечно, прятали! — согласился Коллингтон. — А ты сам разве не сделал бы то же самое, если иностранцев опивала твою страну?

— Помню, как летом, когда мы оказались на том пыльном плато, — задумчиво проговорил маркиз, — мне настолько сильно хотелось пить, что при одной мысли о том, как Принни дует шампанское в Карлтон-хауз, я начинал скрипеть зубами от ярости.

— Да уж, стоило мне вспомнить о тех многочисленных джентльменах, которые, говоря словами Шекспира, «спокойно нежились в Англия в своих мягких постелях», как я делал то же самое, — поддержал его Чарльз.

Маркиз налил себе еще рюмку портвейна и пододвинул хрустальный графин своему другу.

— И в то же время, Чарльз, я часто жалею о том, что война закончилась.

— Господи, что за слова! — воскликнул Коллингтон. — Нет уж, позволь сказать тебе с полной определенностью: восьми лет армии с меня предостаточно!

— Собираешься продать патент? — поинтересовался маркиз.

— Может, и продам, — осмотрительно ответил капитан Коллингтон. — Но в то же время у меня недостаточно денег, чтобы можно было совсем ничего не делать.

— Хочешь сказать, что боишься пропить и проиграть все свое имущество? Нет ничего более дорогостоящего, чем избыток свободного времени.

— Вот и я так считаю, — согласился Коллингтон.

— Я тоже об этом думал, — продолжил маркиз. — Не потому, что не могу позволить себе ничего не делать, а потому что это дьявольски скучно!

— Ну, Фабиус, это уж ты слишком! — запротестовал его друг. — У тебя огромные имения, несколько первоклассных скаковых лошадей, ты — гордость «Клуба Четверки», в члены которого принимают только самых блистательных наездников. И все признают, что более меткого охотника не найти во всей Англии. Чего еще тебе надо?

Наступило молчание, а потом маркиз признался:

— Сам точно не знаю. Но одно могу сказать с полной определенностью — этого недостаточно!

— Тебе не везет в любви? — осторожно спросил капитан Коллингтон.

— Господи, нет, конечно! — воскликнул маркиз. — То, что ты называешь любовью, волнует меня меньше всего.

— Я так и подумал, что уж это вряд ли, — со смехом отозвался Чарльз. — Ты слишком хорош собой! В этом все и дело, Фабиус. Тебе достаточно только улыбнуться женщине, — и она уже готова броситься к тебе в объятия или идти с тобой к алтарю!

Маркиз ничего не ответил.

Сдвинув брови так, что между ними пролегла глубокая морщина, он задумчиво смотрел в рюмку с портвейном.

Он считался одним из самых знатных и богатых женихов английского высшего света, и неудивительно, что немалое количество женщин были готовы, говоря словами капитана Коллингтона, броситься к нему в объятия, стоило ему только на них взглянуть. Беда заключалась в том, что всем уже было известно, насколько маркиз разборчив.

После окончания войны он большую часть времени проводил в Лондоне и стал героем нескольких любовных похождений. О них, естественно, было немало разговоров в том узком кругу, в котором он вращался. Однако открытых скандалов не было: либо маркиз вел себя чрезвычайно осторожно, либо дамы, интерес к которым он проявлял, имели весьма снисходительных супругов.

Как это было принято, маркиз имел на содержании любовницу, которую поселил в отдельном особнячке, видели его и в ночных заведениях с наиболее высокой репутацией.

И в то же время в нем всегда ощущалась некая сдержанность или, правильнее было бы сказать, отстраненность, из-за которой женщинам любого класса начинало казаться, что они недостаточно хороши для него.

Среди актрис кордебалета, которые были настолько привлекательны, что пользовались немалым успехом у щеголей и денди Сент-Джеймса, маркиза за глаза прозвали «Его Высокомерием». Но что характерно — никто из друзей маркиза Рэкстона не отважился сообщить ему о том, какое он получил прозвище.

Глядя на своего друга, отделенного от него крышкой стола, капитан Коллингтон подумал, что во время пребывания в армии он действительно казался более счастливым и беззаботным, чем в эту минуту.

— Знаешь, в чем дело, Фабиус? — вдруг сказал он. — Тебе надо бы жениться!

— Жениться? — переспросил маркиз, явно изумленный подобной мыслью.

— Тебе уже двадцать семь, — объяснил капитан Коллингтон. — Мы ведь с тобой ровесники. И, по правде говоря, лучшие наши годы миновали. После нас выросло уже целое поколение безбородых юнцов. Они расхватывают богатых невест и считают себя знатоками моды.

— Большинство этих юнцов бросилось бы бежать при первом же звуке выстрела! — презрительно бросил маркиз.

— Ну, это не совсем так! — запротестовал капитан Коллингтон. — И в то же время я должен признать, что большинство из них кажутся довольно незрелыми. Я совершенно уверен, Фабиус: война старит человека.

Маркиз улыбнулся — и при этом его лицо приобрело некое бесшабашное обаяние, казавшееся тем более неожиданным после его обычной серьезности.

— И ты считаешь, что брак был бы для нас наилучшим выходом?

— Я этого не говорил, — возразил Чарльз Коллингтон. — Я просто предложил женитьбу как лекарство от твоей постоянной скуки и недовольства жизнью.

Маркиз запрокинул голову и от души расхохотался.

— По-моему, лекарство будет пострашнее самой болезни! Ты можешь себе представить, каково это: навсегда связать себя с одной-единственной женщиной?

— И в то же время, Фабиус, тебе нужен наследник.

Маркиз внезапно посерьезнел.

— Ты вспомнил о Джетро?

— Да! — подтвердил его друг. — Ты, наверное, знаешь, что он занимал крупные суммы, рассчитывая, что тебя убьют на войне?

— Да, я слышал об этом, — сказал маркиз. — Если мне и нужен был стимул не дать себя продырявить наполеоновским солдатам, то им служила мысль о том, что Джетро готовится поселиться в Рэкстоне в качестве шестого маркиза.

— Согласен: мысль просто невыносимая.

Чарльз Коллингтон допил остававшийся у него в рюмке портвейн, а потом произнес:

— Нечего нам сидеть и весь вечер портить себе настроение разговорами о твоем кузене или ломать голову над тем, как прогнать твою хандру. Чем мы себя развлечем?

Маркиз взглянул на часы, стоявшие на каминной полке.

— Я планировал поехать в оперу к окончанию спектакля. Там есть одна симпатичная блондинка, которую я намеревался пригласить поужинать.

— А, знаю, знаю, — отозвался Чарльз. — Прелестная венка. Пожалуй, она и вправду может прогнать твою скуку — по крайней мере на сегодняшний вечер!

— Потом, может и прогонит, — сказал маркиз. — Но до этого ведь ещё надо вытерпеть разговорчики с этими милыми пташками — вот уж когда время тянется долго! Особенно мне надоели иностранки. Поужинай со мной, Чарльз. У тебя в труппе есть какая-нибудь симпатия?