Мама с тетей Ниной дикими глазами вечного фруктово-ягодного дефицита смотрели на южное изобилие. Баба Женя перед приездом внуков натаскала с бахчи во двор целую гору арбузов и, усадив всех за стол прямо на улице, приносила по арбузу, взрезывала его, пробовала кусочек и, со словами:
– Не сахарный! – либо – не сочный! – швыряла его назад через плечо на усладу свиньям. Обалдевшие от увиденного, снохи схрумкали бы и эти «не сахарную» и «не сочную» ягоды до зеленых корок, а то и заодно с ними. Вместе с нами туда приехала и трехлетняя Лена, моя двоюродная сестра, дочь тети Нади, маминой сестры. Она к тому времени была уже довольно сознательной и самостоятельной гражданкой, и ей предоставили право самой ходить в туалет. Чем она, естественно и занималась, но для удобства делала все дела прямо на дорожке у порога дома. По утрам бабуля непременно вступала в говно и разорялась:
– Мать-перемать! Лена! Ну, сходи ты вон туда, в травку, не на дорожку!
На что сестренка ей отвечала:
– Я не могу, мне трава жопу щекочет.
Где-то в середине лета приехали в отпуск и сыновья бабы Жени – Гриша и Гена, «братья Дуровы», как она их однажды прозвала. Батька с дядькой немедленно принялись кутить и пьянствовать, ну а что, ведь дело-то молодое было, а в головах носился вольный ветер безмятежности. Стояла жара, и мы с Лехой гоняли в чем мать родила. Он в таком виде и уснул рядом с дядей Геной, который в хмельном сне подсунул ладонь сыну под задницу, придерживая, чтобы тот не упал с кровати. А Леха взял и благополучно насрал ему в эту ладошку. Говорят, дядька долго матерился, когда проснулся, отмывая засохшее до корочки дерьмо.
К сожалению, я так и не узнал свою бабушку. Она повесилась через полгода после нашего отъезда, не в силах выносить боли, вызванной раком в тяжелой стадии. По понятным причинам я не помню ее совершенно, но по рассказам знаю, что это была веселая, громкоголосая, хозяйственная и мудрая женщина. Именно она сказала отцу, что ему повезло с моей мамой, а ей с ним нет.
Вторым нашим совместным с Лехой путешествием стала поездка к старшему брату отца дяде Феде, который жил в Саратовской области, в поселке Возрождение. Мы тогда уже были постарше, и детали этого вояжа в моей памяти частично сохранились. Дядя Федя имел несколько ходок на зону, и числился коронованным вором в законе, хотя на страшного бандита ничем не походил, а был довольно тихим и неприметным. К тому времени он уже серьезно страдал от туберкулеза, нажитого в местах заключения, был очень худым и бледным. Я порой удивляюсь, как время от времени судьба выкручивает такие фокусы и сюжеты, какие ни один маститый голливудский сценарист не в силах выдумать. Дело в том, что дед Петя, который породил на свет шестерых детей от двух разных женщин, в том числе моего отца, дядьев Гену и Федю, в свое время дослужился до начальника лагеря в небезызвестной системе ГУЛАГа при отце народов гражданине Джугашвили. Проще говоря, был кумом на зоне, возможно, даже на той самой, которую впоследствии топтал его старший сын Федор. В свою очередь сын дяди Феди Вовка отучился на юридическом и, так сказать, встал на защиту закона, который его отец неоднократно нарушал. Такая вот получилась петелечка в судебно-правовой и исправительной-трудовой сфере.
Ехали мы к дяде Феде в гости на поезде очень весело. Батя с дядькой, которые нас с Лехой собственно и везли, дорогой традиционно попивали, выходили за пивком на крупных станциях, знакомились с попутчиками, пуляясь в тех своими фирменными шуточками, а в Казани купили индюшку гриль, которую я попробовал в первый раз в жизни. На одной из станций, поздно вечером, нас с Лехой, лежащих на нижних полках, кто-то обрызгал в раскрытое окно. Хотя, возможно, это был всего лишь акт благотворительности и нас хотели освежить после длинного жаркого летнего дня.
Поезд временами тащился, вполне резонно выбился из графика и шел с опозданием в несколько часов. Вместо того, чтобы спокойно приехать поздно вечером, нам пришлось выскакивать из поезда почти на ходу рано утром. Причем нас Лехой подняли, а разбудить забыли, и мы с ним еще долго обиженно хныкали. Отцы и сами собрались впопыхах, дядя Гена даже случайно цапнул чужую эмалированную кружку вместо своей, за что потом дома тетя Нина ему дала втык. Ибо нефиг по пьянке разбазаривать нажитое непосильным трудом.
Дядя Федя купил нам с Алексеем целый таз конфет, который поставил в летней беседке в саду. И мы по доброте душевной и болезненной тяге к сладкому постоянно делали туда набеги, опустошая содержимое тазика с первой космической скоростью.
Мы махом подружились с нашим двоюродным братом Вовой, который уже был подростком и который виделся нам кладезью колоссального пацанского жизненного опыта. Вовка, посадив нас в нечто среднее между телегой и тачкой, катал по старым полуразрушенным коровникам. В итоге наши покатушки закончились отломанной ручкой этого транспортного средства и взбучкой от вовкиной мамы – тёти Маши.
Мы недолго пребывали в унынии, потому что “братья дуровы” повели нас купаться на пруд. Дядя Гена, раздевшись, тут же нырнул в мутные воды пруда и угодил в рыболовную снасть – «морду», которая стояла там так долго, что вся рыба уже успела передохнуть, а на халявную падаль набилась целая свора раков. Дядька вытащил добычу на берег, и они с батей принялись извлекать раков в припасенное ведро. На противоположном берегу пруда отдыхала компания, и один из самых храбрых ее членов крикнул в нашу сторону:
– Чать, у нас чужие «морды» не трясут!
Батя, будучи слегка под шафе, отреагировал моментально:
– Чать, я щас пруд переплыву и чьи-то морды-то потрясу!
Компашка немного посовещалась, и чей-то голос обронил:
– Это, наверное, федькины дружки-бандиты…
В результате этого краткого перекрикивания через пруд компанию как ветром сдуло с берега.
Добытых раков сварили в этом же ведре прямо в дворе дядьфединого дома. Я тогда в первый раз видел, как они краснеют, и как становятся белесыми их глаза.
Одним из жителей этой деревни был дурочек Витька, который работал в колхозе пастухом. Каждый вечер он гнал по главной улице стадо, которое разбредалось по домам. У него был потрясающий кнут, который громко, сочно и звонко щелкал, когда он ударял им об землю, подгоняя нерадивую буренку. Частенько под вечер все мы, от мала до велика, сидели на улице у ворот в праздном ничегонеделанье, лузгали семечки, вели душевные разговоры. Как-то я напялил чьи-то огромные галоши и выбрался в них за ворота как раз в тот момент, когда Витька совершал ежевечерний коровий моцион.
– Витька – козел! – Внезапно даже для самого себя крикнул я. Пастух чуть обернулся в нашу сторону и хлестко щелкнул кнутом. Мне показалось, что где-то рядом рванул артиллерийский снаряд, и я, мгновенно выскочив из галош, умчался в спасительную сень двора.
Все, даже самые замечательные, события рано или поздно проходят. Завершился и наш гостевой отпуск у дяди Феди, и мы уехали, увозя воспоминания об этом лете на всю жизнь.
Осенью того же, 85, года дядя Федя умер. Измученный туберкулезом и его последствиями, организм устал бороться и сдался на милость неизменному победителю – смерти. В моем представлении это было настолько давно, что кажется будто все это происходило в какой-то прошлой и совсем не моей жизни.
Глава 2. Двор
Новый дом
А новая жизнь стремительно наступала на нашу страну. Коммунизм, будучи изначально гнилой утопической системой, все дальше отступал под ударами мирового прогресса и законов экономического развития. Агонизируя, коммуняки пытались ослабить хватку, дав своим рабам больше прав и свобод. На какое-то время им удалось удержать шатающийся под их толстыми задами трон, но неизбежное поступательное движение вперед все-таки выпнуло его из-под них мощным толчком.
Как и сейчас, тогда на Москву работала вся страна, и все самое лучшее всегда было там. Остальная часть государства снабжалась по остаточному принципу, грубо говоря: жрите, что дают. Ну, мы в принципе и жрали. Лишь немногие, самые удачливые, время от времени перехватывали излишки с барского столичного стола. Мне прямо представляется сейчас, как, измученные вечным дефицитом всего и вся, люди растаскивают по стране вкусные продукты, красивые шмотки и всякий иной удобный и недоступный в регионах ширпотреб.
