Клоповник
До этой малосемейки нам пришлось поволочить существование в другой общаге, на улице Заречной – старом, раздрызганном, облезлом клоповнике, рассаднике алкашей, бичей, хулиганов, дряхлых одиноких старух и прочей асоциальной нечисти. Это было общежитие коридорного типа, разбитое на крылья-секции, где по левые и правые стороны длиннющих коридоров находились дверцы комнатных клетушек, каждая на одну отдельную семью или одну отдельно взятую безквартирную единицу. Внезапной барской щедростью заботливые руки руководства с батиной работы вручили ему ключи от девяти райских квадратных метров на первом этаже трехэтажного здания. Про клопов я не вру, а мама сполна испытала культурный шок и тихий ужас, увидев однажды ночью несколько крупных тварей на моей младенческой мордочке. После этого случая мы несколько дней ночевали на Гайве, у дяди Гены, отцовского брата, в общаге чуть поприличней, пока в нашей комнатушке полчища клопов массово вымирали после химической дезинфекционной обработки.
С одной стороны, жить в этой общаге было экстремально весело, а с другой – вполне опасно не только для здоровья, но и для самой жизни. Отец одного из первых моих детских приятелей и соседа по общаге Валерки Вершина был безногим инвалидом. Он был страшным матершинником и хроническим алкашом, который кулаками постоянно вымещал собственную досаду за обосранную и неудавшуюся жизнь на маме Валерки – тете Ане, нещадно ее поколачивая. В принципе, тетя Аня была женщиной покладистой и терпеливой, но любой сосуд, если в него постоянно что-нибудь лить, рано или поздно переполнится и брызнет через край, или еще того хуже, лопнет от перегрева своего содержимого. Вот и терпение тети Ани однажды лопнуло, и она зарезала беснующегося в пьяном гневе мужа, сделав себя вдовой, а двоих своих малолетних детей сиротами. Самый гуманный советский суд ее оправдал, и она продолжила в этом теремке поживать, и по мере сил и возможностей добра наживать.
Когда мы только переехали в эту обитель проклятых, мама, по доброте душевной, пытаясь подружиться с разномастными соседями и, возможно, стараясь завоевать их одобрение, стала давать по мелочи кое-что из продуктов – спички, соль, сахар и крупы вечным общажным просителям. Социальный статус нашей семьи был немного выше статусов среднестатистических обитателей этого муравейника, так как мама уже тогда работала на скором фирменном поезде «Кама» и раз в шесть дней бывала в столице нашей Родины, городе-герое Москве, откуда неподъемными сумками таскала различные деликатесы и разносолы, которыми столичные продмаги снабжались куда щедрее пермских. Вскоре местные граждане алкоголики и тунеядцы почуяли мамину слабину и стали напропалую пользоваться ее сговорчивостью и нагло выпрашивать халяву по поводу и без. Батя, разгадав этот хитрый маневр, сказал маме:
– Зачем ты их подкармливаешь? Закрывай лавочку, иначе этот поток за дармовщиной никогда не иссякнет.
Мама дело в долгий ящик не откладывала, и тут же избушка замкнулась на клюшку. Месть обиженных и оскорбленных была беспощадна, тупа и подла. Я, по причине малого возраста и крайне ограниченной мобильности, ползал на четвереньках по общему коридору. Мало того, что одна вредная старуха сыпала вдоль плинтусов дуст, якобы от тараканов, в который я весьма успешно вляпывался руками, так еще и самые добрые на свете соседи начали исподтишка меня толкать, слегка пинать и щипать. Однажды отец, будучи на коммунальной кухне, услышал, как я дико заверещал в коридоре не своим голосом. Он тут же бросился на помощь, а та самая зловредная старуха мышью юркнула в свою спасительную, как ей казалось, келью и закрылась на замок. Как потом выяснилось, бабушка – божий одуванчик ущипнула меня в порыве горячей извращенной нежности. Комнатная дверь была препятствием так себе, и батя снес ее с петель одни ударом ноги.
– Ты что, сука старая? Совсем ебанулась? – выкрикнул он бабке, испуганно трясшейся посреди комнаты. Уж не знаю, какие бы я слова сказал в подобной ситуации, но они явно тоже были бы нецензурными. В следующее мгновенье отец ладонью наотмашь ударил бабку по голове с такой силой, что она пролетела всю оставшуюся часть комнаты на сверхвизговой скорости и врезалась черепом в батарею отопления. Самый гуманный в мире оправдал и батю, выписав ему штраф с возмещением морального и физического вреда здоровью потерпевшей.
Спички
В целом же жизнь в этом обезьяннике кипела, бушевала и бурлила говнами и другими не самыми приятными субстанциями низшей касты человеческой биомассы. Весьма колоритной была семья Хреновых. Глава семьи Женька и его суженая, верная собутыльница и подельница Танька днями напролет пьянствовали, гульванили, дрались друг с другом, лаялись с соседями и пытались воспитывать своих сыновей – разнояйцовых близнецов Сашку и Кольку. Братья по большей части были предоставлены сами себе и улице – неисчерпаемому источнику мелкоуголовных наклонностей. В секции нас было четверо пацанов – я, Валерка и близнецы, все одного года выпуска, поэтому и игры у нас были по большей части совместные. Мы делились двое на двое и начинали свои мальчишеские противостояния, естественно, Колька с Сашкой всегда были на одной стороне, а моим напарником вечно выступал Валерка. Летом мы ловили кузнечиков, кто больше поймает; катались наперегонки с небольшой горки на трехколесных велосипедах; сражались на палках. Зимой часто играли в общем коридоре, в основном строя баррикады из чего попало и нещадно обстреливая друг друга деревянными кубиками. У Валерки откуда-то была фуражка от солдатского повседневного мундира, которую мы с ним напяливали по очереди, стараясь изображать умудренного опытом командира. Обычно в этих суровых баталиях всем без исключения воинам прилично доставалось.
Одним прекрасным солнечным летним днем хулиганистые братцы подговорили меня взять дома коробок со спичками, чтобы «пожечь кострики» за гаражами. Гаражи находились перед выходом из дома, метрах в тридцати, и представляли собой обычные советские ракушки – пристанище «запоров», «москвичей» и «жигуленков».
– Олега, это будет зыко, и никто не узнает, – убеждали они меня словами и взглядами честных и прозрачных глаз. Спички у родителей хранились в одном из ящиков серванта вместе с пустыми коробками, которые я использовал как изоляторы временного содержания для пойманных кузнечиков, жучков и прочих паучков. Я подошел на кухне к хлопочущей у плиты маме и спросил:
– Мам, можно я возьму пустой коробок? Мы с пацанами половим кузнечиков в траве за гаражами.
– Бери, конечно. – Без всякой задней мысли разрешила мама. И вот я, крадучись, воровато озираясь по сторонам, пробрался в нашу комнату, выдвинул заветный ящик и, потной от волнения ручонкой, цапнул целый коробок с доброй сотней спичек внутри. Пол дела было сделано. Оставалось самое сложное – вынести свою добычу на улицу через самый страшный кордон – никогда не дремлющий пост с бабушками на лавочках у подъезда. Помню, как я иду мимо них, в одних коричневых шортиках, прижимая к бедру и прикрывая ладонью прямоугольную коробочку, боясь, что спички внутри зашуршат, выдавая меня, а бдительные престарелые часовые тут же меня схватят и поведут к матери на казнь. После этого тяжелейшего душевного и физического стресса я вполне могу понять чувства Господа нашего Иисуса Христа, когда он приближался к Голгофе.
К недолгому счастью, маленькие палочки с темно-коричневыми головками меня не подвели, и я устремился вперед со скоростью гоночного болида. Забежав за гаражи, я принялся искать Кольку с Сашкой, которых почему-то нигде не было видно, хотя мы условились встретиться именно здесь. Я носился вдоль тыльной стороны гаражей, как вдруг в проеме между двумя из них увидел маму с солдатским ремнем в руках. Сердце мое мгновенно упало куда-то гораздо ниже пяток, а колени трусливо слегка подкосились. Вид у мамы был очень грозный и решительный, несмотря на то, что было видно, что она запыхалась и немного побледнела от злости и волнения. Позади мамы маячили предатели Колька с Сашкой.
