И во многом речь не о каких-то малозначимых, второстепенных сегментах общественной жизни, а об определяющих, сердцевинных механизмах пульсирования тогдашних революционных векторов, заключающихся, скажем, в потенциях и могуществе пролетарского движения, деятельности большевистских организаций, позиции Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и т. п. И в то же время параллельно, во взаимопереплетениях, взаимовлияниях и противодействиях развивалось мощное национально-освободительное движение, в силу ряда причин очень быстро приобретшее параметры и сущностные черты полноценной национально-освободительной революции. Ее цели – по возможности более полнокровное, всестороннее возрождение нации, воссоздание ее государственности как основного гаранта равноправного развития в установлении форм связи, общения с другими социумами – во многом совпадали с генеральной освободительной направленностью, динамикой процессов, порожденных и Февральской, а позже – и Октябрьской революциями, но и входившими в противоречие с ними, вызывавшими достаточно болезненные кризисные явления. То есть у историка нет совершенного чудодейственного «скальпеля» не только для того, чтобы расчленить социальную и национальную слагаемые революции по целеполаганиям мотивации действий, группированию сторонников, осуществляемой тактике, но и по пространственно-географическому принципу. Революционные потоки в своем устремлении не считались с формальными этническими границами, которые к тому же также не существовали в государственно-политической реальности.
В результате в определенные моменты, в зависимости от сложных комбинаций, обстоятельств осуществились «переливы» сил (в чем-то подобно жидкости в сообщающихся сосудах), но не оставались на одном уровне, неизменно стремясь к нарушению равновесия. То есть украинский фактор нельзя считать чем-то стабильным, стерильным и неизменным, как весьма и весьма «текущей», «колеблющейся», «виляющей» являлась объективная динамика составляющих и поведения слагаемых общероссийских процессов. Для кого-то такие «тонкости» кажутся не настолько существенными, чтобы принимать их в расчет, и потому подход оказывается предельно жестким, категоричным – только по принципу «или-или»[68]. Однако в реальной жизни присутствовал сложнейший синтез, когда в разные моменты в различных сочетаниях присутствовало одновременно и «или-или», и «то и это».
В плане уже отмеченного нельзя считать безупречным, обоснованным широко применяемое в последние годы для обозначения событий революционной поры понятие «эпоха Украинской революции», хотя оно проникло даже в учебные программы, школьные и вузовские учебники [69].
Можно предположить, что неуемным желанием «отделить» Украинскую революцию от Российской явился выбор руководством «Очерков истории Украинской революции» структурного построения двухтомника. Первый том посвящен последовательному изложению событий, связанных с Центральной радой и Гетманатом, третья часть объема второго тома освещает процессы, проходившие под эгидой Директории, вплоть до конца ноября 1920 г. То есть применен хронологический метод подачи материала. Затем следует раздел о создании и деятельности Западно-Украинской Народной Республики (с октября 1918 по июль 1919).
А уже затем следуют разделы «Большевистская экспансия в Украину» (с момента Февральской революции 1917 г. до начала 1921) и «Белое движение и Украина» (1917–1920).
Такой подход «на параллелях», конечно, также имеет «право на жизнь» и даже обладает определенными преимуществами: большей сосредоточенностью на избираемом и провозглашаемом объекте исследования. Однако он же имеет и весьма существенный недостаток: отход от комплексного, системного постижения фактов, явлений, документов, процессов, находившихся в реальной жизни во взаимодополнениях, взаимопереплетениях, взаимовлияниях.
Особенно наглядно «неудобства» проступают, например, при раздельной реконструкции истории УНР и ЗУНР, пусть больше формально, но все же пребывавших в статусе одного, единого государства с конца января 1919 г., что обернулось немалыми издержками именно из-за внутренних противоречий между ориентациями и поведением сопряженных субъектов.
Поэтому расположение практически в конце книги раздела, повествующего о деятельности большевиков, с весны 1917 г. в отрыве от разговора о той же Центральной Раде, их поэтапных взаимоотношениях выглядит недостаточно конструктивным. Правда, авторам раздела, очевидно, нужно нечто иное, о чем свидетельствует смысл названия структурной единицы: «Большевистская экспансия в Украину» (и это с весны 1917 г. – ?!). Попутно, следует заметить, что в 1917 г. в Украине функционировали местные организации практически всех общероссийских партий – кадеты, меньшевики, эсеры, бундовцы и иные, однако это было, наверное, естественно, а вот большевики это априори и в любом случае «экспансионисты». Что же касается, скажем, «белых» – совсем другое дело. Тут взаимоотношения следует представлять в более спокойных тонах, через союз «и»: «Белое движение» и «Украина».
Впрочем, оказывается, что последовательности от авторов раздела «Большевистская экспансия в Украину» (Г. Г. Ефименко, С. В. Кульчицкий, В. Ф. Верстюк) ждать не приходится. Начинается раздел с фразы «Большевистско-советский фактор явился важной слагаемой Украинской революции»[70]. В подтверждение тезиса используется авторитет И. Лысяка-Рудницкого. «В первую очередь нужна интеллектуальная честность, готовность видеть вещи такими, какими они действительно есть. Однако среди нашей общественности господствует противоположная наклонность: закрывать глаза на нежелательные факты. И так отрицают существование коммунизма как украинского политического течения. Коммунизм, мол, выступал только как форма чужеземной, российской интервенции и оккупации, а украинские коммунисты – это просто агенты Москвы»[71].
Продолжая логическую линию, авторы далее рассуждают: «Несколько похожая ситуация наблюдается и в современной украинской историографии: большевистско-советский фактор периода 1917–1920 гг. в обобщающих трудах рассматривается преимущественно в качестве внешней силы, прежде всего в контексте взаимоотношений советской (в конце 1917 – в начале 1918 г. общеупотребимым было название «совітська») власти с украинскими национальными правительствами. Влияние этого фактора на протекание событий в ходе Украинской революции анализируется недостаточно»[72].
С такой в общем-то объективной, трезвой оценкой можно было бы согласиться.
Правда, сразу возникает вопрос: а как же с утверждением, содержащимся в предисловии к проекту: «Взаимосвязь Украинской революции с Февральской российской революцией, развитие первой в контексте второй вполне очевидны. Совсем иной характер имели отношения Украинской революции с Октябрьской российской революцией. Они развивались самостоятельно и параллельно…»[73]
Оказывается, противоречие кажущееся, тезис «большевистской экспансии в Украину» абсолютно доминирующий. Если и признаются отдельные эпизоды поддержки большевиками национальных стремлений украинцев, то они оказываются неискренними, рассчитанными на тактический успех с тем, чтобы затем проявились истинные изначально антиукраинские ориентации и действия. Подавляющее место занимают сюжеты, в которых «мощные взаимовлияния» это не что иное, а исключительно «военно-политические противостояния» и «инспирированные большевистские агрессии». А если говорить еще проще, то соответствующий раздел – это совершенно определенная, «прозрачная» и достаточно агрессивная попытка развенчания коммунизма – от идеологических и организационных основ до практически каждого документа, акции, поступка, проводимой политики, до методов деятельности, в которых превалировали «обман и принуждение», основанные на «силе (т. е. насилии. – В. С.) власти»[74].
