Посвящается

Елене Гусевой,

без чьей веры в меня

не было бы этой книги.

Я работала и работаю инженером, и никогда не думала, что сяду писать книгу. Впрочем, в моей жизни часто случалось так, что если я думала или говорила, что что-либо со мной уж точно не случится, то, в конце концов, именно это и происходило.

Например, в 18 лет я думала, что никогда не уеду из родного города, а в 24 года уже переехала в Петербург. Потом я вышла замуж и почему-то была совершенно уверена, что никогда не разведусь, и вот – я развелась. И через полтора года самостоятельной жизни с детьми у меня возникла мысль написать книгу, книгу о моих отношениях с детьми, а вернее, о переменах в них.

Почему «переменах»? Потому что в какой-то момент моя иллюзия «идеального материнства» разрушилась. Сколько бы я ни старалась и не пыталась быть «хорошей» матерью, ничего не получалось. Жизнь отразила все мои мечты, как негатив фотопленки: от материнства я ожидала любви, гармонии и взаимопонимания, а в реальности были детские истерики и капризы и мое огромное чувство вины за «неидеальность» как матери.

Часто, когда дети плакали или кричали, требуя свое, я словно сама становилась маленькой девочкой: эмоции захлестывали, очень быстро я погружалась в пучину отчаяния и беспомощности и еле сдерживалась, чтобы самой не сорваться на крик.

Чтобы как-то помочь себе, пила успокоительные таблетки. Но действие таблеток заканчивалось, а отчаяние и раздражение оставались. Дошло до того, что я начала бояться своих детей. Стало понятно – это тупик, но что делать, я совсем не знала.

И тогда пришло время для еще одного «никогда»: я была уверена, что никогда не займусь психологией и тем более не обращусь к психологу. В итоге именно изучение психологии, групповые и индивидуальные занятия помогли мне посмотреть на общение с детьми по-новому.

Я начала потихоньку отводить корабль наших с ними отношений от скал страхов, постоянной тревоги, усталости и раздражения в сторону морской глади спокойствия, внутренней уверенности, любви и взаимопонимания. Каждый день я училась понимать и разбираться в своих чувствах и эмоциях. Постепенно я стала замечать, что уже не чувствую себя потерявшейся маленькой девочкой, зато чаще ощущаю себя взрослой женщиной, способной понять проблему и справиться с напором детских эмоций.

Конечно, это случилось не сразу. В этой книге я описываю наш путь длиною в два года. Каждая глава книги – это случай из нашей с детьми жизни. Многое я брала из своих дневниковых записей, которые делала по пути на работу в заметках телефона, это помогало мне хоть как-то справиться с эмоциями, зачастую переполнявшими меня, например, после утренних сборов с детьми.

И сейчас я делюсь своим опытом с вами – своими радостями и горестями, успехами и ошибками. Одно я поняла точно: я никогда не стану «идеальной» матерью. Я приняла этот факт и нашла в нем опору, которая теперь, после очередного «неуспеха», помогает мне продолжать идти по своему пути дальше: радоваться и горевать, взлетать и падать. Одним словом – жить.

Ночной крик

13 августа 2018

Громкий Верин крик навзрыд вырвал меня из сна: «Папа, нет, пожалуйста, я хочу к маме ночевать!» Я лежу, жду, проснется ли сама, позовет ли меня. Нет, молчание. Лишь Боря с шумом посасывает пальчики, успокаивая и убаюкивая себя. Мелькает мысль в голове: встать, посмотреть на Веру, погладить и поцеловать ее. Но нет, чувствую, что нет сил, и понимаю, что снова весь день буду не выспавшаяся на работе. Впрочем, уже привыкла: как бы рано ни ложилась, редко когда досыпаю до будильника, и от этого днем всегда сонная.

Дети продолжают спать. На улице темно, значит, еще нет и 4-х часов утра. Тяжелая выдалась у Веры неделька, как это обычно бывает после выходных, проведенных с бабушкой. И снова меня начинают мучать мысли: «Зачем я отдаю детей бабушке, если каждый раз потом у Веры кошмары и страхи?» С другой стороны: «Они же сами к ней просятся. И как мне еще организовать время, чтобы им побыть с собой? Чтобы спокойно позаниматься тем, чем мне хочется?»

Эта неделя началась у Веры с отравления: рвота, диарея и сильная боль в животе. В детстве у меня тоже бывало: поешь немытых ягод и весь день мучаешься страшными болями в животе, лежишь – не болит, только встанешь – пронзает острая боль, пока снова не ляжешь. Одно утешение – я точно знала, что на следующий день все пройдет. Так и у Веры: на следующий день ничего не болело.

Когда я спрашивала Веру, что она ела, дочка отвечала: «Это все бабушка виновата, она меня заставляла есть все, хотя я говорила, что не хочу». Да, бабушка в своем стиле: кормить всем подряд, потому что полезно, даже если ребенок сопротивляется.

После этого вихря мыслей мне все же удается заснуть, правда, ненадолго. В 6:45 я проснулась и разбудила Веру и Борю, мы начали собираться в садик. И снова у Веры началась «ломка», так я называю ее тягучее плаксивое состояние с нытьем и капризами, которое обычно заканчивается истерикой – громким плачем, криком, валянием по полу.

Что делать? Я решаюсь прямо сказать о том, что на душе: «Вера, у меня чувство, что тебе плохо, от этого капризы и нытье». Она, как обычно, отрицает: «Нет, мне не плохо». Так всегда: если она в плохом настроении, и я пытаюсь помочь ей проговорить и понять свои эмоции, у Веры начинается дикий протест: «Нет, мама, ты не права, ты ошибаешься!» Или: «Тебе самой плохо, мама!»

Так и в этот раз: протест за протестом. Предлагаю остаться дома, но этот вариант Вере тоже не нравится: «Нет, я пойду в садик, хочу, чтобы мне купили вкусняшку после садика». Говорю: «Хорошо, давай собираться», – и слышу в ответ: «Я не хочу в садик!»

Вижу, что Веру изнутри буквально разрывает на части. Скорее всего, она ужасно не хочет идти в этот новый летний садик, куда нам осталось отходить всего три недели, пока наш родной садик закрыт. Там, в нынешнем садике, воспитательница, которая железным безапелляционным тоном командует: «Доедай все!», «Мой руки!», «Спи, давай!», будто это не дошкольники, а малолетние преступники, отбывающие срок за тяжкие преступления. А с другой стороны, Вера хочет, чтобы после садика ей купили вкусняшку, наклеили одну из трех наклеек на календаре, дающих право на покупку новой игрушки. Я, видя это ее состояние, пытаюсь смягчить ситуацию и помочь ей, обещаю купить вкусняшку, даже если опоздаем и даже если она не пойдет в садик. Но успокоиться она уже не может.

Тем не менее мы все же как-то собрались и вышли из дома. Идем к остановке. Вера рыдает и говорит, что не хочет идти в садик. Тогда я веду всех назад. Заходим в квартиру, Вера прижимается ко мне: «Мама, останься, не ходи на работу». Я чувствую, что просто не могу ее сейчас оставить в таком состоянии. Снимаю кофту и туфли, и мы ложимся с ней на диван. Глажу ее по спине и говорю, что люблю ее, что она моя самая любимая, самая хорошая дочка, и я всегда ее буду любить, несмотря ни на что. Она потихоньку успокаивается, мы начинаем разговаривать.

– Мне очень досадно, что после выходных у бабушки у тебя часто случаются такие истерики. Я не знаю, что мне делать. Вы сами проситесь к ней, а потом ты плачешь.

– Это бабушка во всем виновата, она меня заставляет кушать.

– А что же тогда ты просишься к ней? Зачем ездишь?

– Бабушка нас водит в цирк и на аттракционы, покупает игрушки.

Я, почувствовав укол вины, что плохая мать, раз мои дети вынуждены ездить за всем этим к бабушке, спрашиваю Веру:

– Почему вы мне не говорите, что хотите в цирк или на аттракционы? Я бы по возможности тоже вас водила. Можно сходить в цирк на этих выходных, я куплю билеты, потом пойдем на аттракционы.

– Давай! – обрадовалась Вера.

– Давайте договоримся, что вы с Борей мне будете говорить, куда вы хотите сходить, а я по возможности буду стараться это организовать.