Алина ругает себя. Глупости она какие-то думает. Мал Оретцев — вот он, рядом. Всегда. Разве это не судьба?

Конечно, судьба.

Костры полыхают, искры трещат в летнем воздухе. Ночь на Ивана Купала вступает в свои права.

Алина прижимает к себе алую ткань, выискивает взглядом Мала и видит его с Зоей: он протягивает ей набор для вышивания; идеальные губы Назяленской трогает самодовольная улыбка. Она принимает дар с присущим ей достоинством, граничащим с самовлюбленностью.

Алина чувствует себя полной дурой.

На глазах выступают злые слёзы. Она злится на себя — и на что надеялась? — и на Мала тоже злится. Несколько раз моргает, ощущая, как намокают ресницы, а потом с размаху швыряет мантию, над которой так долго корпела, в огонь. Мантия вспыхивает моментально, воздух наполняется запахом горящей ткани.

— Алина, — Женя трогает её за плечо. — Ты… из-за Мала, да?

Рядом с ней — Давид Костюк, и уж у них-то всё прекрасно, они созданы друг для друга. Даже смогли в прошлом году перепрыгнуть костёр, держась за руки, и не разомкнули соединенных ладоней. Преподаватели им умиляются.

Старковой хочется закричать, так, чтобы небо раскололось. Кострище позади неё взвивается лепестками пламени к самому небу.

— Я… — она зажмуривается. — Я сейчас вернусь, — и бросается прочь, не разбирая дороги, к реке, где хочется спрятаться.

С размаху влетает в кого-то, не успевая затормозить по мокрой от ночной влаги траве. Поднимает взгляд.

Александр Морозов придерживает её за плечо. Тени, скользящие с его черного кафтана, обволакивают мягко, путаются в темных волосах Алины, сплетаются с искрами, горестно вспыхивающими под её кожей — она всё еще не может контролировать свет, если расстроена.

Как не может и контролировать жар, ядовитый, мучительно-обжигающий, что лижет ей ребра.

Морозов может сожрать её с потрохами и не оставить костей. Морозов заставляет её чувствовать себя сильнее.

Её свет льнет к его тьме.

— Не стоит жалеть о тех, кто тебя не ценит, — он не мог видеть всё, что случилось, но уже не в первый раз Алине чудится, будто он интуитивно чувствует её эмоции и реагирует на них. По-своему. — Ищи тех, кто не отвернется от твоего света.

И растворяется в ночи, таинственный и, кажется, одинокий.

Алина смотрит ему вслед. Что-то внутри у неё безвозвратно переворачивается. Что-то внутри ломается с глухим треском, освобождая от старых чувств и робко пробуждая новые.

На следующий день она заказывает черную ткань и серебряные нитки.

========== День Зимнего Солнцестояния (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”) ==========

Комментарий к День Зимнего Солнцестояния (Дарклинг/Алина, “Гришаверс”)

Вселенная “Гарри Поттера”, Колдовстворец.

Так как про Колдовстворец ничего особенно неизвестно, я позволила себе добавить в список их специальностей ордена гришей.

Мал - корпориал и сердцебит.

Визуал Дарклинга - сериальный. Поскольку это AU, я сознательно отказалась от имени Дарклинг и оставила его настоящее имя.

И да - стекла и хитроумных планов достаточно в каноне. Здесь - не будет.

Aesthetic: https://vk.cc/c1bXUb

— Черная мантия?

Женя входит в их общую комнатку совершенно некстати. Алина даже спрятать подарок не успевает, и щеки затапливает жаром стыда.

С каждым днем, приближающим выпуск из Колдовстворца, она теряет покой. Перестает сосредоточиваться на уроках и всё чаще получает от Багры Морозовой по плечам палкой, когда вместо небольшого огненного шара на её ладони вспыхивает почти целый костер. Плохо спит по ночам, засыпая лишь под утро и проваливаясь в вязкую тьму.

На черной гладкой ткани серебряными нитями вышит полумесяц. Алина — что же, скрывать теперь уже не выйдет! — разворачивает мантию, и Женя прижимает ко рту ладонь.

— Заклинатель теней? О святые, Алина… Ты…. влюбилась в него?

И в её голосе напополам звучат сочувствие и ужас.

Алина и сама знает, что она — дура полная, потому что Александр Морозов просто не может ответить ей взаимностью. Уж точно не ей, раз даже Мал не смог. Они давно с Назяленской расстались, и, по слухам, у неё роман с младшим цесаревичем Николаем, но Оретцев как не смотрел на подругу детства, так и не смотрит.

Ей уже это не важно. Кажется, долгие, мучительные чувства к Малу отпустили её в празднество Ночи Ивана Купала, когда она сожгла мантию, предназначенную для Оретцева, в костре, а Морозов оказался единственным, у кого нашлось доброе слово.

Александр Морозов оказался единственным, кому вообще было до неё дело.

И, наверное, она и правда влюблена в него по уши, только началось это ещё до кострищ и праздника. Началось в момент, когда он, не моргая, смотрел на свет, льющийся из её ладоней, и даже не попытался отвернуться. Алина помнит, как внутри всё ошпаривало жаром, как сердце билось где-то у горла заполошной птицей и как мир отдалялся, сосредотачиваясь только на его лице.

Но, может быть, если бы Мал ответил ей взаимностью, то чувство к Заклинателю теней так и осталось бы наваждением.

— Ты любишь его, — уже уверенней сообщает Женя. — Алина, ты хоть представляешь, на что обрекаешь себя?

Она садится рядом, берет Алину за руку так заботливо, будто Старкова — ребёнок, которого надо убедить съесть кашу на завтрак. И от этого почему-то очень обидно, и хочется выдернуть ладонь, но не стоит обижать Женю. Сафина ведь хочет, как лучше.

Чувство к Морозову в Алине прорастает — не вырвать, не вытравить. Её сияющее сердце оплетают чужие тени. Она чувствует, как её влечет к его тьме и не хочет ничего с этим делать.

— Заклинатель теней не способен любить.

«Да что ты знаешь? — хочется крикнуть Алине. — Что ты знаешь о нём, Женя?!»

Ни-че-го.

Алина помнит, как он прикасался к её ладоням, властно и бережно. Помнит легкое подобие улыбки, трогающее его губы, когда у Алины получалось выполнить задание, любое задание. Помнит, как тени, скользящие из его пальцев, устраивались у неё на плечах, прятались в прядях тёмных волос. У них могли быть острые зубы, но, послушные приказам Александра, они не вредили Алине.

В позапрошлый День Зимнего Солнцестояния она решилась подарить ему мантию. Да, не в Ночь Ивана Купала. Да, собственному учителю. У неё бешено колотилось сердце, а руки потели, и, наверное, она выглядела идиоткой, когда протягивала ему сверток, боясь даже в глаза взглянуть — вдруг увидит разочарование в ней? Мол, ещё одна влюбленная дурочка?

Смотрела на его ключицы, виднеющиеся в расстегнутом вороте рубахи, но легче не становилось, потому что он молчал, а хотелось прижаться поцелуем к его шее. Хотелось так, что зудели губы. Во рту пересохло. Святые, он ведь наверняка смотрит на неё с жалостью! А может, недоволен, что она явилась в его покои, застала в одной рубахе и штанах…

А потом Александр коснулся её щеки, скользнул пальцами в волосы, ладонью накрыл затылок, вынуждая поднять голову. Его обсидиановые глаза блестели.

Она поцеловала его сама, шалея от собственной наглости, представляя, как Морозов отшвыривает её прочь, но он лишь притянул ближе, и свет полыхнул под кожей, обжигая. Она чувствовала мягкое прикосновение теней к щекам, шее, плечам, но к черту бы, даже если тьма захватила бы целиком.

Алина помнит, как застонала, впиваясь ногтями в его плечи под тонким материалом рубахи. Александр хотел её в то мгновение, хотел так, что это явно причиняло боль, а их сила сплеталась в изящный черно-золотой узор, пока они целовались, задыхаясь и сходя с ума от близости друг друга; пока он оттягивал ей волосы; пока Алина льнула к нему всё ближе, забывая о подаренной мантии, упавшей прямо под ноги.

У неё и сейчас щеки полыхают лихорадочно, когда вспоминает Александра Морозова — его желание, граничащее с болью; его прикосновения через тонкую ткань её кафтана. То, как он голодно впивался в её губы, заставляя жаждать большего — прикосновений, поцелуев… его самого.

Заклинателя теней.

А потом он отстранился. Смотрел на Алину, тяжело и глубоко дыша, а она таращилась на его влажные, покрасневшие губы. Так неловко.