========== Disarm (American Satan, Paradise City, Джонни Фауст/Лили Мэйфлауэр) ==========
Джонни бы память себе вытравить, вырезать, стереть, как с жесткого диска компьютера. Другого шанса у него не будет, он с шепотом Дьявола в своей голове справляется день за днем, и только тихие прикосновения Гретхен заставляют этот шепот заткнуться. Другого шанса не будет, ставки теперь — двое против одного, двое против древнего властелина зла и лжи. Джонни бы ноги Гретхен целовать, а он вспоминает Лили. Что-то внутри назойливо зудит: набери ей, поговори с ней.
Зачем? Услышать её? Голос Лили Мэйфлауэр он слышит на репетициях. Каждый день. Ездит с ней в тур-автобусе, в самолетах старается не садиться рядом, а если вдруг ловит на себе взгляд из-под падающих на лицо отросших рыжеватых прядей, делает вид, что нихрена не происходит. Но это вранье, от и до — чистой воды пиздёж, потому что на самом деле внутри у него осколки разрезают внутренности, сотни ножей танцуют в животе, а память услужливо подбрасывает картинки прошлого, разрозненные и яркие, как витраж.
— Ты в порядке? — Вик, старый друг, знает-видит-чует своим индейским чутьем, что с Джонни что-то не то.
— Перед туром нервничаю.
Ухмылка: кривая, ни разу не искренняя. Но Вик отстает, зная, когда с расспросами лучше не лезть. А Джонни после репетиций уходит, но не домой, не в заботливо свитое руками Гретхен гнездышко. Бродит по улицам Города Ангелов, расцвеченным неоном, кружит по Сансет Стрип, оставляет автографы тем, кто узнает его, и каждый гребаный раз оказывается у дома, где снимает квартиру Лили. Денег у The Relentless полно, да только ей небольшая студия милее, чем богатый дом, который она теперь может себе позволить.
Джонни не звонит, ни в дверь, ни по номеру, забитому в память телефона. Смотрит в окна и злится сам на себя так, что хочется кулак всадить в фонарный столб. А потом возвращается домой, к милой Гретхен, которая спасла его шкуру.
Он уже давно себе не врет — не Дьявол водит его кругами, снова и снова приводя к Лили. Не Дьявол подталкивает его в спину. Джонни Фауст больше не может жить так, будто ничего не было и не происходило; Джонни Фауст, к сожалению, навсегда отравлен Лили Мэйфлауэр. Её имя — тяжелый запах лилий и память о первой женщине, созданной Богом ещё до Евы. Лили — та самая Лилит, и Джонни чувствует себя предателем и рабом. Только она вот пользоваться этим не собирается.
У Лили во взгляде — та же боль, осыпающаяся битым стеклом; у Лили — те же воспоминания, особенно въедливо напоминающие о себе по ночам, и, может быть, те же попытки написать и стереть сообщение в три утра, когда сон всё не идёт. Лили остается всё той же — бесшабашная, ей-Богу, чокнутая! — и Джонни хочется спрятать нос в её отросшие волосы, но тогда вся его битва, с Дьяволом или с самим собой, будет проиграна подчистую, в хлам просто.
Может, и к черту?
Darkness, I gave in,
Now I’m picking up the pieces from my broken heart…
Тьма собирается вокруг него, ждущая, алчущая, голодная. Тьма, которую свет улыбки Гретхен успешно разгонял, но звонить ей сейчас рука не поднимается. Джонни закрывает глаза. Дьявольский шепот заполняет сознание.
Лили никогда Дьяволом не была, Лили была его орудием, была искушением. Лили так же больно и тошно, и в груди зияет рана, которая просто так не затянется. Джонни был память себе вырезать, вытравить, стереть, но не получается, и у Мэйфлауэр, кажется, тоже. Они, не сговариваясь, делают вид, что ничего не было, а что и было, то забыто, но вчера Лили спросила, скучает ли он, и Джонни не знал, что ответить.
Нет, впрочем, знал, он опять себе врет. Но не ответил. Наблюдал, как в её глазах снова что-то медленно гаснет. Джонни знает, что скучал. Знает, что ему хождение по краю ближе, чем идеальная жизнь, уготованная с Гретхен. Знает, что стоит лишь раз ему сорваться, и полёт будет прямо в Ад. Мистер Козерог ждет его с распростертыми объятиями.
Двое против одного, да? Ему хочется, чтобы всё это синим пламенем горело. Ему хочется… да к черту, точно не домой, не к Гретхен, не сейчас. Он позволяет тьме обнимать его, проникать в него, завладевать им.
Джонни Фауст бросает окурок себе под ноги.
«Ты дома?» — набирает он сообщение.
В окне у Лили зажигается свет.
========== Спина к спине (Cobra Kai, Робби Кин/Тори Николс) ==========
Тори Николс бьет, не жалея никого и ничего, как и говорит им Криз — бьет со всей силы, не отводя взгляда, и Робби отвечает ей тем же. Бей первым, забудь о милосердии. «Только защита»? Это дерьмо мистер Дэниэл ЛаРуссо может оставить себе. Если хочешь победить, нужно опередить своего врага. А врагов у школы карате «Кобра Кай» прибавилось. И эти враги объединились.
Робби укладывает Тори на обе лопатки, и Криз усмехается: у него будут два чемпиона, и ЛаРуссо вместе с Лоуренсом могут подбирать себе гробы по вкусу. Криз уверен, что Робби сможет забрать у Мигеля Диаза титул чемпиона — раз уж мексиканский выскочка не может выступать сам, им некого выставить взамен. Однако полагаться на удачу не стоит.
Удачи не существует.
Бей первым.
Если тебя ударили, бей сильнее. Робби кажется, эти слова выписаны у него на коже — синяками и ссадинами, чужими ударами и его ответными.
Шипя, Тори перематывает эластичным бинтом ушибленный бок. Робби присаживается рядом.
— Помощь нужна?
— Сама справлюсь.
Тори во всем такая: скорее перегрызет себе вены, чем попросит помощи. Но с бинтами ей не справиться одной. Робби хмыкает, наблюдая, как она злится, ругается сквозь зубы и наконец произносит:
— Помоги затянуть сильнее.
Ни «пожалуйста» до, ни «спасибо» после, но Робби не нужна вежливость. Тори оправляет рубашку, вскидывает на него взгляд: чокнутая сука, жизнь которой вовсе не похожа на благополучное существование Сэм ЛаРуссо. Робби знает, он сам видел много дерьма, и он умеет отличать тех, кто борется за себя, выцарапывая и выгрызая у судьбы каждый день своей жизни. Тори Николс — одна из тех, кто может выстоять, даже если цунами обрушится на неё. И она всегда будет стоять сама за себя.
Это в ней… цепляет.
— Спарринг? — Робби кивает на татами.
Тори молча принимает боевую стойку.
Драться с ней — значит, добровольно сунуть голову в мясорубку. Робби почти не удивлен, когда она припирает его к стенке, зажимая горло локтем. Её верхняя губа дергается. Тори ухмыляется. Скалится, если быть точным.
Опасное животное, которое нельзя загонять в угол.
— Не так хорош, как полагает сенсей, да?
Её самодовольный взгляд сейчас раздражает Робби до дрожи, а ещё он видит пламя, полыхающее в глубине её темных зрачков, и знает, что это пламя способно сжечь половину Долины. Робби кажется, оно подбирается к его ступням, охватывает его самого.
Он опрокидывает Тори на спину снова и усаживается сверху, пригвождая её к татами. Николс рычит разъяренным зверем.
— Я отыграюсь, Кин, — и щурится, пытаясь разглядеть его лицо в полутьме додзё.
— Не сомневаюсь.
Тори целует Робби, вжимая его спиной в стену каморки, где он ночует — спасибо Кризу, что приютил на время. Ничего общего с поцелуями Сэм. Чистая ярость, злость на весь мир, выраженная во всем, что Тори делает. В том, как она оттягивает его волосы, впиваясь в них пальцами, как тащит с него футболку и толкает на кушетку, на которой он спит.
Тори седлает Робби и стягивает с себя топ.
— Ничего личного, Кин, — сообщает она. — Просто секс. Лучше уж ты, чем мой арендодатель.
— Лестно, — фыркает Робби, накрывает ладонью её затылок и тянет её на себя. Усмехается ей в губы: — Превратишь секс в спарринг?
— Заткнись.
Расцарапанная спина саднит наутро. В зеркале Робби видит багровеющий засос у себя на шее, касается его пальцами и вспоминает, как Тори впивалась зубами в кожу прямо над ключицей, а её светлые волосы, выбившиеся из высокого хвоста, щекотали ему плечи.
Было… круто. Робби сомневается, что также было бы с Сэм, и на его любви к ней — тому светлому, что у Робби Кина вообще было в жизни — образуется очередное темное пятно. Не первое и не последнее. В конце концов, Тори он понимает, как себя. Знает, что движет ею. Знает, что они похожи. Они оба жаждут крови, и кровь эта будет на их костяшках.
