Ему всегда были нужны новые артисты. И ему всегда нужен был Флейтист.
- Ты уверен, что юный Ганс сумеет играть так же, как ты?
- Он научится.
Хозяин цирка задумчиво хмыкнул.
- Будь по-твоему. Отправляйся домой, Флейтист из Гамельна, но всегда помни, кто сделал тебя тем, кто ты есть.
Маленький Ганс шевельнулся во сне - новый Флейтист, чья игра будет смущать людские сердца и уводить детей в темноту, где цирковой шатёр станет им тюрьмой на долгие-долгие годы. А горожане, что утром обнаружат пропажу своих детей, не найдут и бродячего цирка - только оставшиеся яркие флаги будет трепать ветром.
По дороге, ведущей прочь из города, шёл юноша, и путь его лежал в город, который он однажды покинул.
========== Шрамы ==========
На коже появляется алая полоса, будто по ней кто-то полоснул ножом или лезвием бритвы. Края пореза расходятся, выступает кровь, а я стискиваю зубы от боли. Каждый шрам, остающийся после такой раны, напоминает мне, что я вновь не уберег, не уследил, не помог. На моем теле навеки остаются следы моих неудач.
Глубокий, застарелый шрам под лопаткой — это Кэссиди. Она видела призраков и не внимала заверениям здравого смысла — всегда уходила их искать, пыталась помочь душам, заблудившимся на границе миров и не добравшимся даже до Чистилища. Душам, у которых осталась сильная эмоция, привязывающая их к миру людей. Однажды она заблудилась там и сама.
Длинный, тонкий, тянущийся вдоль скулы — Морис. Он жил в Париже и никаких призраков не видел, но любил в свои двенадцать лет перебегать улицу в неположенном месте. Обычно я успевал схватить его за капюшон, и мальчишка притормаживал. Оглядывался, недоумевал, кто бы мог остановить его, но, разумеется, меня не видел. В последний раз всё случилось слишком быстро.
Я помню, как Морис упал на асфальт. И помню, как его душа сизоватым дымом растаяла в воздухе осеннего Парижа.
Таких, как я, называют ангелами, но ангелы почти всесильны, они — изначальные создания Бога, а я — всего лишь хранитель. Я сильнее неупокоенного призрака, потому что могу касаться людей и предметов, но говорить с людьми полномочий мне никто не давал. Я лишь могу быть рядом, и иногда — я не успеваю. Человеческие жизни очень хрупки, а смерть всегда ходит рядом с ними. Люди беспечны, и не ощущают её присутствия, но я — чувствую. Рядом с Морисом её тень всегда приобретала форму машины.
Интересно, как выглядела моя? Я не помню.
Хранителями не становятся просто так. Я помню, что я умер, а потом сидел в длинном коридоре, похожем на больничный. Вокруг сновали люди, кто-то плакал, кто-то тихо дожидался своей участи. Мне сказали, что это — Чистилище. Только здесь решается, куда человек отправится после смерти, какова будет его судьба. Меня вот забросили обратно, откуда пришел, только видимым сделать забыли. Сказали, что моя судьба решится, когда хотя бы один мой подопечный не погибнет по собственной — или по моей — глупости, а доживет до старости.
Три жизни я уже спасти не смог. Сколько ещё впереди?
Я просто дочерта неудачник. Новый шрам — на животе, там, куда смертельно ранили мою следующую подопечную. Таисса работала в полиции, и сегодня её застрелили на задании. Я снова не справился.
Я сижу на крыше и смотрю вниз, на шумный Лондон. Шрам затягивается, превращается в выпуклую белую полоску на коже. У призраков не бывает крови, но я — не призрак. В своей природе я и сам ещё не разобрался, я знаю только, что моё призвание — охранять и защищать от преждевременной смерти. Я стараюсь не привязываться, но всё равно каждый раз привязываюсь к тем, кого охраняю, и смерть Таиссы, как и смерти Кэссиди и Мориса, всё ещё вызывает у меня комок в горле.
Я зажимал её рану руками, но кровь всё равно просачивалась между моих пальцев.
Темнеет. Я смотрю на вечерний Лондон, утопающий в огнях, и тяжесть в груди мешает мне вдохнуть воздух. К счастью, он мне не нужен, это просто привычка. Попытка не забыть, что и я когда-то был человеком. И когда-то мой хранитель точно так же со мной облажался. Я обещал себе, что уж я-то не ошибусь, но ошибаюсь раз за разом.
— Уилл, — я слышу своё имя, но рядом нет никого. — Тебе пора.
Мой новый подопечный живёт в Лондоне. Иначе зачем бы я тут оказался? Я прыгаю вниз и приземляюсь на улице. Люди спешат по домам, но их лица расплываются в смутные пятна. Я лавирую между ними, ведомый незримой силой, и останавливаюсь перед офисным зданием. Из крутящихся дверей выходит молодая женщина в брючном костюме, оглядывается и поднимает руку, чтобы остановить такси. Её лицо я вижу так же четко, как собственную руку, если поднести её к глазам.
Я шумно вздыхаю и проскальзываю следом за ней на заднее сидение «Эдисон Ли».
Может быть, в этот раз мне повезёт.
========== Потерявшийся ребёнок ==========
Хочу предупредить вас кое о чем. Только отнеситесь к моим словам серьезно, хорошо?
Пожалуйста. Просто послушайте.
Они похожи на детей. Маленького роста, в милых платьицах или брючках, они поджидают одиноких, припоздавших с работы трудоголиков, которым некуда спешить из своих офисов, и, состроив жалобные лица, говорят, что заблудились, и просят проводить их до дома, или хотя бы до ближайшего полицейского участка. Дядя-полицейский поможет, дядя полицейский спасёт.
Вы знаете, что некоторые бандиты используют своих детей, чтобы заманить жертву, тюкнуть из-за угла по голове чем-нибудь тяжелым и ограбить. Такие случаи происходят в больших и маленьких городах часто. Однако девочка или мальчик выглядят вполне невинно и чисто, а вас хорошо воспитывали ваши родители…
Ребёнок называет адрес — сбивчиво, вытирая кулачками заплаканные щечки. Вы даже знаете, где находится эта улица, и это усыпляет вашу бдительность окончательно. С этого момента вы в их власти, и никто не сможет вам помочь. Даже я, потому что всё, что я могу — это давать советы. Вы берете потерявшегося ребёнка за руку и ведёте вперед, давая себе обещание, что, если встретите по пути полицейский участок, то оставите малыша там и вернетесь домой на такси. Но полицейский участок вы не заметите, даже если будете проходить прямо около его дверей.
Они умеют наводить морок.
Район, в котором живёт потеряшка, чудится вам неожиданно тёмным. Фонари гаснут один за другим, и от стен отделяются тени. Вы понимаете, что оказались в ловушке.
Можете попробовать убежать, но тени будут преследовать вас, даже если в тот вечер отпустят. Вы можете попытаться позвать на помощь, но никто к вам не выйдет. И тогда вы всё равно побежите, как бежит любая добыча, загоняемая охотниками. В спину вам будет нестись смех ребёнка. Вам даже может показаться, будто вы оторвались от своих преследователей. Вы свернете за какой-нибудь угол, прижметесь спиной к стене в попытке отдышаться. Кажется, где-то на бегу вы потеряли сумку или пакет с документами, но уже наплевать. Инстинкт выживания будет кричать, что это не важно, ничего не важно, потому что на кону стоит ваша жизнь. или ваша душа.
— Нашла! — звонко объявляет уже знакомый детский голос.
Вы оборачиваетесь и видите свою потеряшку — она указывает на вас пальцем — и от ужаса начинает тошнить. Вы понимаете, что нужно бежать, но не можете сделать и шагу. Дыхание сбивается, сердце колотится где-то у горла, а ноги наливаются свинцом.
Тогда они вас и хватают.
В ваше оцепеневшее тело скользит одна из теней, вольготно занимает место в вашем теле. Надевает его, будто костюм, а вы не можете ни пошевелиться, ни закричать, и только разеваете бессмысленно рот, как рыба. Ваша личность скукоживается, заползает куда-то на задворки вашего разума, а её место занимает существо, у которого прежде не было тела.
Мы нужны им, чтобы они могли жить. Когда-то давно они были почти богами. Потом стали фейри, о которых люди складывали легенды, в которых не было ни слова правды. Века шли, и они превратились в тени, упорно цеплявшиеся за существование. Христианство загнало их во тьму, превратило в духов, жаждущих мщения. Они заманивают людей в ловушку, пользуясь образами невинных, и забирают их тела, захватывают разум. Они хотят лишь одного — чтобы люди, из-за которых они превратились из богов в призраков, канули в забвение. Чтобы не осталось на Земле ни одного человека.
