«Но холода, стоя в коридоре, ты не чувствовала», — услужливо шепчет внутренний голос. И почему-то звучит он совсем как мама. Верити почти может представить, в каком ужасе были бы родители, если бы узнали, что девочкам вздумалось поиграть с призраками. Мама бы точно поседела.

Где-то на втором этаже со своей зажженой свечой бродит Карен, и её наверняка можно принять за призрака — она распустила светлые волосы, надела белое платье, и сама мерцает в темноте, как неприкаянный дух невесты, погибшей до свадьбы. Дурацкие мысли лезут в голову.

Верити решительно зажигает свечу снова. Решила следовать правилам — так следуй. Игра начинается. И почему-то Верити чудится, будто эта фраза произнесена прямо ей на ухо.

Всего три часа со свечой, казалось бы, но уже к часу она устает. Воск постепенно тает в её руках, капает на подсвечник, на кожу, и каждый раз, когда обжигающая капля попадает на руку, Верити шипит от злости и боли тихонько. Здесь, на третьем этаже, ей не слышно, что происходит на втором у Карен, её окружает липкая темнота, разгоняемая только огнём свечи, и скепсис постепенно тает, как и свечка.

Половица скрипит прямо за её спиной.

Свеча потухает, будто её гасит невидимым ветром. Сколько отводится времени, чтобы зажечь её снова, десять секунд? Верити успевает. Она и сама не понимает, почему так спешит, ведь это просто… игра? Пакетик с солью в её кармане как-то успокаивает.

Снова откуда-то дует, и Верити думает, что всё-таки где-то явно сквозняк. Она перебирается в класс математики и сидит там какое-то время, пока огонёк снова не начинает дрожать. Будто кто-то действительно приближается. Карен говорила, что приближение призраков можно ощутить по колебаниям в темноте, но для Верити темнота есть темнота. В ней проступают очертания предметов, но она спокойна. Она не колебается и не дрожит.

Правда, по углам она замечает сгустившиеся тени и списывает это на огонь свечи — он разгоняет темноту немного, да и всё.

Шаги Верити в коридоре звучат пусто и гулко. Она понимает, что ужасно хочет в туалет, но, уже умывая руки в раковине, поднимает голову и ловит в отражении тень, скользнувшую за её спиной. Вскрикивает от неожиданности, но никаких страшных рож в духе ужастиков в зеркале не возникает. Верити делает глубокий вдох, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Что только не подкинет фантазия!

Она уже выбирается обратно к классам, когда слышит визг на втором этаже, и голос явно принадлежит Карен. Верити с головы до ног омывает ледяным страхом, и она, больше не заботясь о сохранности свечи, несется к лестнице, а оттуда — вниз, к классам.

Наполовину уже сгоревшая свеча валяется у дверей в класс. Пакетик с солью разорван, но соляного круга, как написано в правилах, нет. Как нет и Карен. Только визг её ещё мечется между стен, хотя по всем законам физики такого быть не должно. И одна белая туфля без каблука сиротливо лежит в отдалении, странно заметная в общей темноте коридора.

Свеча Верити уже давно погасла от быстрого бега, а десять секунд закончились. Пока Верити смотрит на туфлю, белеющую в сгущающейся тьме, и отвлеченно думает, что Карен без обуви замерзнет, половицы снова начинают поскрипывать за её спиной.

По стене скользит густая тень. Ветер взвывает за окнами, будто волк в осеннем лесу.

Пол скрипит прямо позади Верити, и по её затылку проходятся ледяные пальцы.

Она отмирает, прижимает ладонь ко рту, всё ещё не в силах оторвать взгляда от туфли, но голоса нет, и ни звука не вырывается из её горла. Крик раздирает Верити изнутри.

«Карен, — думает она, — Карен, хватит прикалываться, это не смешно!»

— Карен? — шепчет Верити, когда возможность говорить к ней возвращается. Ей приходят на ум рассказы родителей о Хэллоуине и о празднике, что скрывается под его личиной. Нельзя играть с призраками, ты гарантированно в проигрыше, и они возьмут своё. — Карен, прекрати! Ты меня пугаешь!

Карен не отзывается, не выпрыгивает из класса со смехом «Провела, провела!», и Верити делает несмелый шаг. Сквозняк гуляет ледяным прикосновением по её спине снова.

— Поймана, — раздается шепот из темноты, слишком ясный, чтобы быть галлюцинацией, или он всё-таки её глюк, Верити не знает, она загипнотизирована. Погасшая свеча Карен катится ей под ноги. — Поймана, поймана, поймана…

Пакетик соли все ещё лежит в кармане джинсов Верити, когда холодная ладонь накрывает ей рот.

========== Музыка призывающая ==========

Комментарий к Музыка призывающая

Что происходит, когда автор хотел написать драббл по сериалу “Хемлок Гроув”, но ушел в глубокое АУ и ООС? Зато можно читать как ориджинал, и никто не пострадает.

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c850224/v850224327/5e7a0/gq-qVPIlvJk.jpg

Дедушка умер в начале октября. Кристина не знает, как ей быть дальше, она осталась одна совсем, особенно — на изломе осени, когда их маленький город заметает листопадом, а леса наполняются призраками. Кристина видит призраков с детства, с тех пор, как впервые села за фортепиано. Их полупрозрачные силуэты вышли из стен и с тех пор не оставляли её в покое, стоило ей положить руки на клавиши. Или запеть.

Дедушка писал какое-то произведение, она знает, и оно должно было стать вершиной его карьеры. Но всё, что нашла Кристина, — пепел в камине и несколько черновиков, которые он не успел сжечь. Сердечный приступ застал его прямо в процессе.

Кристина понимает, что, скорее всего, дедушка был просто недоволен написанным. Творческие люди всегда недовольны. Она себя таковой не считает, ведь она не умеет сочинять, не умеет вкладывать свои чувства в музыку или даже в слова, она может только играть. Она — проводник, и для музыки, и для чужих душ. Для чужих желаний и намерений… а есть ли у неё свои?

Даже сейчас, разбираясь в бумагах дедушки, пока за окном дождь бьется в стекло, Кристина думает, что выполняет чужую волю. Будто внутри неё что-то зовет и требует разобраться в его заметках и понять, почему он всё-таки сжег свое последнее произведение.

Дневник дедушки, который он вёл от руки, не проясняет ничего. Последние записи — сумбур из бреда пожилого человека, знающего, что скоро умрет от старости, и поисков скрытого мистицизма среди обыденных вещей. Дом стар, половицы его скрипят по ночам, а ветер завывает в каминном дымоходе, но дедушка, как Эдгар По в его горячке, разыскивает следы присутствия неведомых существ там, где их быть не может.

«Я слышу шаги по ночам, будто кто-то крадется. Эта музыка пробудила кого-то. Он скребется в стенах, он хочет свести меня с ума, он хочет, чтобы я закончил симфонию и освободил его, и тогда он выйдет и принесет мне гнилую смерть. Я сожгу эту музыку, сожгу эти листы, Кристина никогда не должна увидеть этих нот, никогда не должна сыграть их!»

— Ох, дедушка… — всхлипывает Кристина. Узнавать, что твой единственный родственник сошел с ума на склоне жизни — тяжело и больно. Она прижимает к себе дневник, а ветер продолжает выть в дымоходе, и, будь Кристина другой, она бы тоже перепугалась. Кого угодно испугают призрачные вопли из ниоткуда.

Оставшиеся две страницы симфонии Кристина подклеивает скотчем, выпрямляет, старается спасти от забвения и тлена. Даже не садясь за рояль, она знает, что перед ней — шедевр, и ей хочется извлечь эти звуки, дать им жизнь, ибо, даже написанные от руки на нотных листах, они лишь наполовину живые.

Ближе к вечеру разражается гроза, и электричество отключают. Кристина зажигает свечи и наконец-то садится за рояль. Её манит черно-белая эстетика клавиш, манит возможность превращать непонятные для большинства людей ноты в музыку, взлетающую к потолку. Она касается пальцами клавиш и берет первый аккорд.

Музыка забирается Кристине под кожу, бьется пульсом в висках, раздается адажио-шепотом в ушах. Музыка становится колдовством, и огонь свечей трепещет под силой звуков. Даже по двум страницам незаконченной симфонии гениальность дедушки ярким пламенем вспыхивает. Кристина закрывает глаза, а когда открывает — видит их.