Как глупо.

Его семья не беспокоилась, что ставит кого-то в неудобное положение, когда Джудит стала любовницей Экберта, и об этом судачили все, у кого глаза находились на положенном для них месте. Его семья знала, что деньги могут заткнуть кого угодно, и так и получилось. Все грязные слухи сошли на «нет», и родители снова стали для всех идеальной парой.

Оступились, с кем не бывает? Общество зачастую готово простить многое, если у тебя есть деньги. По крайней мере, американское общество.

Альфред повел головой, разминая затекшую шею. Сидеть, всё время глядя на сцену, ему было трудно, но он обучился делать это в совершенстве — иначе было никак.

Оперная дива надрывалась на сцене: кажется, это был дуэт Виолетты и её возлюбленного. Альфред мог поспорить, что мать пустила слезу, как и всегда. Почему-то Джудит, царственную и выдержанную Джудит, всегда трогали пафосные и псевдо-романтичные любовные истории, хотя она изо всех сил старалась это скрыть. И даже назвала его в честь возлюбленного Виолетты в «Травиате».

Альфред незаметно коснулся ладонью галстука, душившего, будто удавка. Что за садист придумал это орудие пытки?! Небольшой драгоценный камень на зажиме царапнул палец. Альфред зашипел, заработав обеспокоенный взгляд матери и недовольный — деда, и сунул поврежденный палец в рот. Металлический привкус крови осел на языке.

Он оглядел зал — женщины в лучших своих платьях, мужчины в костюмах. Каждый пытался быть кем-то, кем не являлся, и Альфред понимал, что здесь и сейчас и сам не отличается от них. Вовсе не здесь он хотел бы быть сегодня, но об этом знал только он сам. Матери и деду он не был нужен таким, каким был на самом деле: они хотели видеть идеального сына и внука, ребенка Ательстана — мужчины, который им обоим был по-своему дорог. Их не интересовало, что творилось в душе Альфреда. Какие бури там правили бал.

Только Астрид знала, каким он был на самом деле, а он знал её. Ведь они разговаривали, много. Так много, что, казалось, знали друг о друге всё, но темы находилось снова и снова. Они любили одну и ту же пиццу и притерпелись к музыкальному вкусу друг друга, смотрели одни и те же сериалы, когда у них было время. Астрид втихую посмеивалась над его подчиненными, когда они называли его «ледяной статуей». Астрид понимала Альфреда с полувзгляда, с одного прикосновения или движения губ. А он чувствовал её настроение, как своё, и слишком хорошо знал, что она — вовсе не «железная леди».

«Железная леди» не стала бы жевать картошку фри и швыряться в него остывшими ломтиками, пока он подшучивал над её любовью к фаст-фуду. «Железная леди» не стала бы плакать на концерте Guns’n’Roses в почти «золотом составе» (весь концерт им пришлось делать вид, что они не знакомы, но после возвращения в отель Астрид постучалась в его номер, и всю ночь они занимались любовью, мешая спать соседям).

Альфред знал только, как заходится его сердце при одном взгляде на Астрид, как приливает кровь к щекам, и как он скучает по ней прямо сейчас, пока на сцене Виолетта пыталась забыть свои некстати вспыхнувшие чувства.

Весь этот пафос, который оперные звезды пытались показать, не имел никакого отношения к настоящей любви. Что-то внутри подсказывало Альфреду, что это было так.

Он оглянулся на отца и деда. Этельвульф склонился к уху Экберта и что-то тихо ему говорил. Со стороны — вполне обычная, пусть и богатая семья, да только Альфред помнил, как плакал, узнав, что Этельвульф ему вовсе и не папа. Даже мать не знала, что он всё тогда слышал, и её притворство, её упорно нежелание даже сейчас раскрыть, кем был его настоящий отец, резало Альфреда без ножа. Ему было почти двадцать, он не был ребенком, но родные всё еще считали, что могут управлять им.

Что ж, он докажет обратное.

Мать заметила его движение в сторону, и он заработал ещё один предупреждающий взгляд. Ох, как же он мог забыть — люди же смотрят на них! Люди будут говорить. И почему она не думала об этом, когда трахалась с его биологическим отцом? Или когда прыгала в постель к деду?

Всё это Альфред с легкостью бы простил, если бы она не врала ему прямо в лицо, если бы нашла в себе смелость рассказать ему об Ательстане и о причинах, что заставили её стать любовницей Экберта. Он был готов понять, но Джудит упорно молчала, склеивая осколки семьи, которой никогда не было.

Из них двоих первым не выдержал её лжи Этельред. Он уехал в Новый Орлеан, поступил там в художественный колледж, чем вызвал негодование деда. Иногда он писал Альфреду письма на личную почту: рассказывал о Луизиане и о людях, которых он там встретил. О вудуистском колдовстве, в которое там до сих пор верят и о вдохновении, которое ему приносят местные легенды и россказни старожилов. Альфред радовался за брата, как не радовался бы за себя. Хоть кто-то из их семьи смог стать по-настоящему свободным.

А к последнему письму Этельред прикрепил фотографию — рыжая девушка в легком платье на фоне могил старого новоорлеанского кладбища. И, хотя Альфред очень любил брата, в его сердце зашевелилось что-то вроде зависти к этой свободе, что позволила Этельреду выбрать себе любовь, не оглядываясь на семью. Если любовь вообще можно было выбирать, в чем он сомневался.

Он бросил взгляд в сторону, на Элсвиту, отчаянно пытавшуюся зевнуть с закрытым ртом. Его жизнь была бы проще, если бы он влюбился в свою будущую жену, но — увы и ах! — любил-то он другую.

Телефон в кармане завибрировал, и Альфред вытащил мобильный, прикрыл рукой экран. Астрид.

«Нужно поговорить, это срочно. Есть новости». Она всегда писала коротко и по делу, зная, что с Экберта станется отслеживать сообщения Альфреда.

«Я в опере», — ответил Альфред.

«Я знаю. Мне тебя видно».

Альфред изумленно приподнял брови, прочитав сообщение. Перечитал. Не обращая внимания на возмущенный шепот матери, приказывающей ему выпрямиться и сесть на место, Альфред облокотился о перила ложи и глянул вниз, в зал. Астрид сидела в пятом ряду ближе к проходу, он мог видеть её темноволосую голову, склонившуюся над телефоном. Вопиющее неуважение к культурному мероприятию, подумалось ему весело.

Его женщина была великолепна, как и всегда.

«Через две минуты у туалетов», — отписала Астрид. Альфред видел, как она убрала телефон в клатч и поднялась, осторожно пробираясь к выходу. Поднялся на ноги сам.

— Что ты делаешь? — Зашептала Джудит, ловя его за рукав пиджака. — Нам предстоит благотворительный вечер после спектакля! Ты с ума сошел? Что люди подумают?

Он пожал плечами.

— Придумай что-нибудь, мама, если кто-нибудь спросит обо мне. Ты это умеешь.

Астрид ждала его рядом с туалетами, и Альфред чуть выдохнул, глядя на её фигуру в темно-бордовом платье. Она была красива, как и всегда, и он бы многое отдал, чтобы назвать её полностью своей, но знал, что Астрид никогда никому не будет принадлежать, и именно это в ней и завораживало. Влекло с неудержимой силой, которую Альфред не мог и не хотел укрощать.

Как же ему хотелось обнять её и не отпускать! Плюнуть собственной семье в лицо и уехать с Астрид куда-нибудь очень далеко, но он не мог себе позволить такую роскошь.

Пока что не мог. Альфред очень надеялся, что скоро всё будет иначе.

— Привет.

— Привет, — Астрид чуть улыбнулась, оглядывая его с ног до головы. — Спорим, в этом дизайнерском ужасе тебе неуютно так же, как и мне в этом платье?

— Даже спорить не буду, — Альфред вздохнул, повел головой в сторону, по-прежнему ощущая, как галстук душит его. — Чуть не свихнулся от скуки. Так что ты спасла меня.

— Не без причины. — Астрид нахмурилась. — У меня есть новость для тебя. Сколько у тебя есть времени?

Альфред задумался. Первый акт оперы еще даже не подошел к концу, но, насколько он знал сюжет «Травиаты», уже приближался к своему логическому завершению. Значит, скоро будет антракт, и дед с отцом выйдут покурить, а мать найдет какую-нибудь из своих знакомых в соседних ложах и заведет с ней ничего не значащий диалог, оставив его и Элсвиту вдвоем.