Блайя Лодброк, взрослая женщина, которой она стала, загнала маленькую девочку в самую темную комнату своей души и заперла её там на ключ.

Она не уйдет. Не сбежит.

— Это было из-за Хвитсерка?

Сигурд кивнул.

— Мы нашли парня, который испортил тормоза в его машине.

Вода шумела, заглушая его слова.

Блайя могла четко видеть засохшую кровь на его щеках и подбородке, и сухие губы, и боль, затаившуюся в его синих глазах, и ей хотелось обнять его и укачивать, как ребенка. Он всё ещё был её мужем, её Сигурдом, и, что бы он ни сделал, это никак не коснется её. Что бы он ни сделал, для неё он всегда будет тем, кем и был.

Любовью всей её жизни.

Она прислушалась к себе, глядя ему в глаза.

Боится ли она его? Нет. Ненавидит ли она его? Конечно, нет.

Возможно, сегодня он убил человека, или смотрел, как его убивает кто-то другой (Ивар?). Возможно, ему приходилось делать то, что требует от него долг перед семьей. Но…

Разве тот человек не заслужил смерти, если хотел убить Хвитсерка? Разве тот человек не получил по заслугам?

Что-то темное, почти языческое, поднималось в ней, пока она думала, что, может быть, Лодброки были правы, отвечая ударом на удар. Что люди разучились по-настоящему мстить за своих близких, надеясь на полицию и закон, которые не всегда эффективны. Что, может быть, нужно просто бить в ответ, не дожидаясь, пока враг вновь наберется сил для атаки.

Теперь она была частью этой семьи, и другой у неё не было. И она понимала, что медленно становилась похожей на них. Она становилась Лодброк.

Блайя смотрела на Сигурда, и боль постепенно отпускала её, уступая место гордости, но гордости мрачной.

Приподнявшись на цыпочки, она обвила его шею руками и поцеловала в губы, ощущая солоноватый вкус чужой крови. Сигурд замер, а потом обнял её, привлекая к себе и жадно отвечая на поцелуй, и Блайя почти могла чувствовать, как отпечатываются на её светлой футболке кровавые пятна.

— Тебе нужно в душ, — тихо произнесла она, отстраняясь. — И, наверное, мне тоже.

Блайя принялась расстегивать на Сигурде рубашку. Он молчаливо следил за её действиями, а, когда комок окровавленной ткани упал на пол, перехватил Блайю за запястья.

— Дальше я сам, хорошо? Я не хочу, чтобы ты имела к этому отношение.

— Нет. — Блайя коснулась губами его подбородка. — Уже поздно.

Горячая вода стекала по их телам, смывая прочь кровь, усталость и боль. Очень осторожно Блайя водила мочалкой по плечам и спине Сигурда, и в горле у неё по-прежнему стоял комок. По напряженности его тела она понимала, что он всё ещё где-то не с ней. И на какую-то свою часть он пока не вернулся из темных лабиринтов, по которым Ивар водил тех, кто был к нему приближен.

— Расскажи мне, — прошептала она ему на ухо. — Тебе станет легче.

— Ты не должна это знать. — Сигурд забрал у неё мочалку. Блайя закрыла глаза, наслаждаясь его прикосновениями, едва слышно вздохнула. — Я боюсь подумать, кем ты меня теперь считаешь.

— Кем? — Она прикусила губу, когда его ладонь нежно скользнула по её спине на поясницу. — Я люблю тебя. Ты мой муж. Ты — моя семья. — Она положила руку ему на грудь.

— Я помогал Ивару убить человека, — надтреснуто произнес он. — Не раз.

— Я знаю. Но я всегда знала, кто ты. Я вышла за тебя замуж, понимая, что вы — не семья агнцев Божьих. И я знаю тебя. — Блайя шагнула вперед, прижимаясь к нему всем телом. — Я знаю, что ты ненавидишь жестокость Ивара.

— В какой-то степени я был рад, что Ивар его убил.

Сигурду многого стоило это признание, Блайя это понимала. Боль в его голосе, стыд и нежелание признаваться в собственной слабости заставили её замолчать, но лишь на минуту. Она не знала, как донести до него, что он делал то, что должен, и она сейчас делает то, что должна, потому что семейные узы, как и узы любви, заставляют нас делать то, что мы, возможно, никогда не сделали бы. Потому что он был тем, кем он был, а она любит его, и всегда будет любить.

Но правильных слов не находилось, а сердце Сигурда билось под её ладонью, и он дышал тяжело, будто пробежал стометровку.

Хотя на самом деле он просто признался в собственных чувствах, которых стыдился.

А потом Блайя тихо ответила:

— Я тоже.

И, когда Сигурд крепче обнял её и уткнулся лицом в её мокрые волосы, она поняла, что между ними рухнула ещё одна стена.

*

Сигурд сидел на полу, прикрыв глаза, пока Блайя сушила его волосы феном. Ей нравилось перебирать его волосы, светлыми кудрями падающие ему на плечи и спину, а Сигурду, она знала, нравилось, когда она так делала. Иногда он начинал тихо мурлыкать себе под нос песню, но сейчас он, казалось, засыпал, и только тихое гудение фена не давало ему отключиться.

— Мне нужно рассказать тебе кое-что. — Блайя отложила фен и принялась заплетать его кудри в мелкие косички.

Внутри у неё все переворачивалось от необходимости рассказать ему о её снах (видениях?), и больше всего она боялась его реакции. Боялась недоверия. Боялась, что он посмеется над ней, хотя понимала, что, скорее всего, приписывает ему реакцию, которую бы могла выказать сама, ведь она всегда старалась быть рациональной. Она всегда старалась объяснить события логически, а сны всегда были просто снами.

Сигурд был другим, а мистика, вера и таинственные языческие ритуалы были частью его жизни, тогда как для неё оставались экзотикой, пробуждавшей в ней что-то древнее и темное. Что-то, чего она не должна испытывать, будучи современной женщиной. Но что так подходило Сигурду, который не стыдился, кем он был.

Чаще всего не стыдился.

— М? — отозвался Сигурд сонно. Прикосновения Блайи его успокаивали, и он жмурился, как довольный кот, пригревшийся у огня. Обычно ей нравилось наблюдать за его умиротворенным лицом и нравилось касаться его в эти мгновения, но не сейчас.

Блайя помолчала полминуты, подбирая подходящие слова. Сигурд верил в своих богов и в силу амулетов, и она сама видела, что его вера — не слепа, что она основывается на том, что он чувствует и видит, и что происходит вокруг него. И, хотя ей всё ещё было трудно поверить, что его подарок по-настоящему спас ей жизнь, где-то в глубине души она начинала понимать, что его боги, возможно, существуют…

Если какие-нибудь боги вообще существуют в этом израненном мире, то эти боги — его. Но поверит ли он ей так, как она верит ему — безоговорочно и слепо, как жена и должна верить своему мужу, если любит его?

Как бы то ни было, он должен знать.

— Я видела сон. Я постоянно вижу один и тот же сон, и в нем Ивар убивает тебя снова и снова, — выпалила она, как на духу. — Я не утверждаю, что это — не моя фантазия, но… — Она понизила голос до шепота. — Мне страшно, Сигурд. Я боюсь за тебя. — У неё дрогнули губы. — Иногда я вижу твою смерть со стороны, иногда я тоже присутствую там. Каждый раз — одно и то же.

Блайя испытывала в своей жизни страх множество раз: когда отец замахивался для удара; когда она услышала выстрелы в доме и поняла, что возмездие пришло за Эллой, чтобы забрать его прямо в ад. Когда смотрела в глаза Ивару, который был готов продать её Осберту за казино.

Она боялась даже, когда Сигурд опустил её на плед, и в камине трещал огонь. Сигурд целовал её шею, сплетая её пальцы со своими, накрыв её своим телом, и она думала, что будет больно.

Но страх за его жизнь был сильнее их всех, вместе взятых. Он заставлял её просыпаться ночами, дрожа и крича, и сонный Сигурд обнимал её, прижимая к груди, и не видел, не слышал, как она беззвучно шепчет «Живой, живой…» И не знал, какая тьма приходит к ней, когда она спит.

Блайя могла чувствовать липкую кровь на своих руках даже теперь. Она могла смежить веки и как наяву увидеть его пустые глаза, и взгляд, обращенный в вечность. В своих снах она бросалась на его тело, но не могла сохранить его угасающую жизнь, и её руки пачкались в его крови. Её руки всегда были в его крови…

Однажды у сна было продолжение. Двое дюжих воинов тащили её в покои Ивара — господи, как она сопротивлялась, и теперь она не представляла даже, какая это была эпоха! — и, втолкнув её в спальню, кинули на кровать. Двери захлопнулись за её спиной. Блайя помнила ужас, охвативший её при виде младшего брата Сигурда, а потом она плюнула ему в лицо и получила пощечину такой силы, что почти потеряла сознание.