Но Бьерн ждал ответа, и Торви отчаянно хотелось причинить ему боль.

— Может быть, — бросила она.

Бьерн стиснул зубы, на щеках у него заходили желваки. Видя, что он вот-вот сорвется, Лагерта движением руки остановила назревающую ссору.

— Я сама разберусь, Бьерн. Идем, Торви, — произнесла она. — Эрлендур находится здесь, под охраной, но я позволю тебе увидеть его на пять минут. Надеюсь, ты оценишь это.

«Оценю что? — Торви смотрела ей в спину, пока Лагерта вела её коридорами, по лестнице вниз, в подвальные помещения. — Твое милосердие? Великодушие? Что?»

Даже Ивар — и тот обращался со своими врагами честнее. Он их, по крайней мере, убивал, а не держал в подвалах, прикованными к батарее. Торви чувствовала, как былое уважение к Лагерте окончательно уходит во тьму, и она поймала себя на мысли, что хочет увидеть, как Бескостный разрушает созданный Ингстадами мир до основания. А ещё она понимала, что если это и случится, то очень нескоро.

Впрочем, плевать. В первую очередь она должна вытащить Эрлендура.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к батарее. На лице у него подсыхала кровь — его явно если не били, то ударили при похищении. Торви бросилась к нему, упала на колени и обняла, притягивая к себе, насколько позволяли наручники, сжимавшие его запястья.

— Прости, — зашептала она ему в пропитавшиеся потом светлые волосы. — Прости, это я виновата, это моя вина, прости…

Торви хотелось сказать, что она всё исправит. Беда была в том, что она понятия не имела, как сделает это.

— Перестань, — пробормотал Эрлендур. — Это могло случиться и раньше. Мы всегда рисковали.

— Я вытащу тебя, — Торви обхватила его лицо ладонями, ощущая под пальцами пробивающуюся светлую щетину. Вгляделась в покрасневшие, усталые глаза. — Слышишь?

Эрлендур покачал головой.

— Уезжай из города, — шепнул хрипло. — Бери мальчишек и сваливай куда угодно, хоть в глубинку. Так, чтобы тебя не нашли. Вытаскивай детей из этого дерьма, Торви, — он улыбнулся. — Просто голливудский плохой боевик какой-то. Просто уезжай.

Торви закусила губу и упорно мотнула головой.

— Нет.

— Рефил - возможно, мой, — Эрлендуру было трудно фокусировать на ней взгляд, но он старался. Правда, старался. — Может, нет. Только ты знаешь. Это не важно. Хватай мальчишек и беги. Я… — он сглотнул и всё же не договорил. Облизнул губы. — Просто уезжай.

Он был прав. На миллион процентов прав. Нужно было забирать из школы детей и бежать, прятаться, пока Лагерта и Бьерн заняты Иваром. Возможно, их даже не стали бы преследовать. Но Торви знала, что не сможет так поступить, никогда не поступит. И точно знала, что Рефил, младший из трех её сыновей, был сыном Эрлендура. Может быть, однажды она расскажет ему об этом, но не сейчас и не здесь. А в безопасности, где-то, очень далеко от Чикаго. Где-то, где они смогут быть счастливы.

Возможно, им стоит вернуться в Норвегию.

— Я разберусь, — Торви прижалась лбом ко лбу Эрлендура. — Прости меня…

Он улыбнулся.

— Того стоило.

И Торви в очередной раз почудилось, будто он знает что-то, чего не знает она. Что-то об их прошлом, настоящем, и будущем, что было скрыто для неё дымкой. Может быть, его вели сами боги.

— Время вышло, — Торви забыла, что за ними наблюдает Лагерта, и её холодный голос ударил по нервам, будто ледяной ветер. — Я и так дала вам больше пяти минут.

«Слишком много кредитов для женщины, изменявшей твоему сыну, да, Лагерта?».

— Я не уеду, — шепнула Торви. — Даже не думай, — поцелуй вышел коротким и смазанным, с привкусом крови и слёз, замер горьким лекарством на губах. — У меня есть, что тебе рассказать.

«Рефил — твой сын, а Эрик, хоть и сын Бьерна, больше похож на тебя. По крайней мере, я люблю его больше, чем могла бы любить истинных детей Бьерна, и это, возможно, не просто так. И ради них мы оба выживем. Даже не вздумай умирать».

Возвращаясь следом за Лагертой из подвалов, Торви думала, что голливудский блокбастер попахивает второсортным сценарием, но Лагерта порой, как и её бывший муж, была склонна к театральщине и неожиданно выпадающим тузам в рукаве.

— Я не хотела бы лишаться твоей поддержки, Торви, — произнесла Ингстад. — И если ты меня не лишишь её сама, Эрлендур выйдет отсюда целым и невредимым.

Лагерта лгала, и Торви об этом знала. И не могла перестать плакать, пока возвращалась на такси в квартиру Эрлендура, пока поднималась на нужный этаж и отпирала дверь. Возвращаться в дом Лодброков? Нет, не сегодня, только не сегодня. Захлопнув за собой дверь, Торви сползла на пол, уткнулась лицом в колени и прорыдала ещё минут пятнадцать, захлебываясь слезами. Великая Фрейя, она и не знала, что в человеке может быть столько слез…

Плакала Торви редко. Просто по пальцам пересчитать. После смерти её первого мужа, Борга. После осознания, что в семье Лодброков она всегда была и будет никем, и её мнение не имеет никакого веса. Иногда она плакала от усталости, но это случалось нечасто. Сейчас ей казалось, будто она выревела весь запас слёз, что был ей дан богами при рождении.

Кое-как раздевшись, Торви долго приходила в себя под душем, очищая сознание от грязи и боли прошедшего дня. За грудной клеткой у неё тяжело ворочалась тоска, от которой не было спасения. Переодевшись в рубашку Эрлендура, Торви зарылась с головой в одеяло, но ни горячий душ, ни тепло пледа не особенно ей помогли. Она уткнулась носом в подушку и запретила себе плакать снова. Запретила себе нырять в воспоминания.

— Хватит ныть, будто он уже умер, Торви, — произнесла она твердо, удивившись хриплости своего голоса. — Вы из этого дерьма выберетесь. У вас нет выбора.

Торви понимала, что Лагерта не оставит их обоих в живых, чего бы она ни говорила и какими бы клятвами ни клялась. Ей не нужны те, кому известны её планы и кто может предать её, если что-то пойдет не так. На самом деле, Торви удивлялась, что Ингстад не убила их сразу, но, поразмыслив, поняла, что Лагерта всё ещё хочет знать о происходящем дома у Лодброков. До предполагаемого похищения Ивара оставалось какая-то пара дней, и, если Ивар сам строил какие-то планы, Лагерта хотела об этом знать. А, поскольку у Торви не получилось выяснить это, её попытались подстегнуть.

Но только идиот будет считать, что Лагерта исполнит свое обещание.

Торви казалось, будто она мечется между двух огней, причем эти огни — от надвигающихся на неё с двух сторон поездов. В какую сторону ни кинься — тебя разрежет на куски. Но она понимала: справиться с Лагертой без помощи Ивара она не сможет.

А, значит, ей придется идти на поклон к зверю. К чудовищу, способному утопить Чикаго в крови. И она знала только один способ избежать его гнева — обратиться к его Красавице.

*

Ида размешивала сахар в своей кружке американо, задумчиво разглядывая Торви из-под светлых ресниц. Та, в ответ, разглядывала её: идеальная прическа, блузка в тонкую синюю полоску и черные брюки. Ида Блэк-Лодброк вырвалась поговорить с Торви в свой обеденный перерыв, и в её отточенном образе строгой личной помощницы руководителя одной из крупнейших корпораций в Чикаго почти не было изъянов.

Кроме одного. Скрываемого ровно настолько, насколько выставляемого напоказ.

Заботливо приклеенная на шею широкая полоска пластыря не скрывала виднеющегося пореза, а под периодически съезжающим воротником блузки красовался небольшой синяк, похожий на след укуса. И сама Ида выглядела подозрительно довольной. Торви знала этот сытый взгляд: часто видела его в зеркале у себя самой после встреч с Эрлендуром. Или у других — например, у Блайи. Кажется, Красавица полностью завладела Чудовищем, и теперь он лежал у её ног послушным зверем, сам того не подозревая. А Красавица на всё была готова, чтобы ручной зверь не сбежал от неё в леса.

Торви давно заметила, как Иду и Ивара тянет друг к другу. Притворяясь глупой женой Бьерна, не интересующейся ничем, кроме спортзала и шоппинга, она подмечала и узнавала мелочи, которые и привели её к выводу, что эти двое уже давно спелись, осознав, что вместе им будет проще и легче действовать, нежели поодиночке. Торви могла не уметь продумывать многоходовки и планы запутаннее лабиринтов, но она хорошо чувствовала связи между людьми, а между Иваром и Идой тянулась алая, трепещущая нить, с каждым днем становившаяся всё крепче. Возможно, эта необходимость друг в друге была даже сильнее, чем любовь.