— Мне что-нибудь сделать, сэр? — вежливо и почтительно, выражая готовность быть полезным, спросил Сёрэн — как его всегда учили.

— Сказал бы я, да Заратустра не велит… — опять процедил господин, на секунду скаля красивые, как у пантеры, клыки. Дама сделала ему большие глаза с упреком. — Пока отогревайся и пей больше.

Сёрэн с решимостью покивал, залез уже, было, в домик из альпаковой шерсти и свернулся лисенком, но вдруг снова сел прямо, спуская ноги на пол, как подобает, когда разговариваешь с господами.

— Господин… — Сёрэн увидел, как господин, едва услышав его обращение, болезненно зажмурился, и даже едва слышный краткий стон-вздох как будто слетел с его губ. — Простите… сэр. Мне позволено задать вопрос?

— Сёрэн, ты вообще не в состоянии себя пересилить и называть меня по имени? — промолвил господин, снова сея смятение у парня в душе. Он и в самом деле не мог преодолеть неосязаемую внутреннюю преграду. Сёрэн ни к одному еще человеку за всю жизнь не обратился по имени. Подобные дерзости строго запрещались. Он едва заметно отрицательно покачал головой. — Хорошо, каков твой вопрос?

— Спасибо, сэр. Вы не могли бы мне объяснить… — начал он, смущенно улыбаясь. — Я много раз пытался обратиться на улице за помощью, но от меня либо убегали, либо начинали надо мной смеяться. Мне бы очень хотелось понять, почему. Что я сделал непозволительного? Все-таки, это другая страна…

— Ты был одет, как стриптизер, — бросил господин через плечо с какой-то сильной, но непонятной Сёрэну эмоцией. — Они либо пугались, либо думали, что ты над ними прикалываешься.

— Но разве моя одежда похожа на одежду для стриптиза? — в глазах Сёрэна читалось неподдельное и столь наивное удивление, что хлестнуло чем-то зловещим. Парень перебрал в памяти костюм, который на нем был, когда он сбежал из апартаментов: кожаные черные легинсы, кожаное болеро с портупеей, густо и приятно оплетавшей ремешками грудь и живот, белая легкая рубашка свободного кроя, которую полагалось завязывать узлом на талии. Да, еще ошейник, конечно. Хозяин не любил вычурности в повседневном гардеробе. Но пускай даже так, и в Лондоне стриптиз танцевали в домашней одежде, что пугающего или смешного нашли местные жители в стриптизере?

— У тебя не осталось этой…как ее…тинктуры валерьяны от госпожи Нино? Что-то мне не очень хорошо становится, — неожиданно обратился господин к своей супруге, потирая виски.

— Лучше не надо, у тебя на валерьяну от госпожи Нино странная реакция, — предостерегла дама.

— Сэр… простите, если я что-то не так…

— Сёрэн! — вдруг резким и властным голосом прикрикнул господин, заставляя его незаметно втянуть голову в плечи. — Во-первых, прекрати предварять каждую фразу извинением, во-вторых, иди, подогрей себе еще молока и выпей, в-третьих, с вашего позволения я ненадолго удалюсь проветриться.

— Да, конечно, сэр… Простите, если я создал…- Сёрэн прикусил язык. Ему только что было велено прекратить извиняться.

— Господин Майерс! — рявкнул господин в кухню, и оттуда донесся послушный цокот тупых черных коготков. — Пошли со мной, — собака, заглядывая ему в глаза, побежала следом за повелителем.

***

Йорн встал перед высоким зеркалом в ванной, приготовил коробку из прозрачного пластика и с большой осторожностью подцепил хирургическим пинцетом верхний край одной из двух тонких оптических полосок, приклеенных на его лице. Верхний край лежал под веком, а нижний доставал почти до угла рта. Отделив от кожи ленту со специальным светоотражающим покрытием, он аккуратно положил ее на пластиковый вкладыш и расправил инструментом. То же самое он проделал с парной ей лентой на левой щеке. Под вкладышем лежало штук десять невскрытых упаковок с такими же полосками, и каждой хватало при аккуратном использовании примерно на двадцать применений, после чего лента неизменно либо переставала держаться на коже, либо, что хуже, края ее загибались и гофрились. Срок службы сегодняшних лент уже подходил к концу. Оптический слой на внешней поверхности наклейки отражал падающий на лицо свет особым паттерном и существенно искажал считываемую камерами наблюдения информацию, препятствуя таким способом автоматическому распознаванию лица системой безопасности и поиску совпадений в глобальной полицейской базе. Благодаря этой разработке, нелегально просачивающейся на черный рынок, можно было незаметно для электронных систем перемещаться по городу. Оптоленты были менее удобны, чем паста, но гораздо лучше камуфлировались. Волшебная коробочка Йорна стоила около трех тысяч фунтов, а тюремного срока за нее могли дать до семи лет общего режима. Человеку, который за последние шестнадцать лет потратил целое состояние на подобного свойства игрушки, определенно, было, что скрывать от органов.

Сняв средства видеоинформационной защиты, Йорн сокрыл плоский пенал в щели между стиральной машиной и стеной. Господин Майерс улегся около ванной и, жуя жгутами скрученные абсорбирующие волокна швабры, то и дело поднимал ореховые блестящие глаза на хозяина, анализируя его мимику на предмет скрытого или явного неодобрения. Барабан машинки бесшумно вращался, унося за собой в пенистом мальстреме белье Лизбет, спортивные футболки Йорна и тонкую рубашку с лейблом «Бриони», единственную, которая была у мальчика. В пластиковой корзине рядом лежали откровенно блядские шоколадные штанишки из комбинированной кожи питона и ягненка столь ошеломительного качества, что у фетишистки Лиз волей-неволей загорелись глаза при одном взгляде. Кроме них аккуратно сложено невнятное кожаное болеро, рукава которого заканчивались вшитыми митенками, и не то декоративная портупея, не то тонкая сбруя, в паутинную сеть уловлявшая жилистые юношеские бока. Все это обнаружилось под белой рубашкой у бездомного скитальца, напавшего на Йорна около Картрайт Гарденз с целью ограбления. Впрочем, куда больше это «ограбление» походило на неловко сформулированную попытку отчаявшегося привлечь внимание. Йорн извлек из корзины широкий и довольно мощный кожаный ошейник с тремя кольцами на задней стороне и знакомым посеребренным медальоном — мировым деревом в мандорле. Ошейник был заперт электронным замком, поэтому Йорну его пришлось вскрыть, как устрицу, любимым бритвенно-острым спецназовским ножом, подсунув под место стыка кусок твердого пластика, дабы не пустить случайно парню кровь во время операции. Мальчишка покорно подчинялся и помогал c эктомией злокачественного образования, хотя выразил несмелое сожаление по поводу погубленной красивой вещи. Чего он категорически не осознавал, так это того, что выглядит в этом ошейнике, словно малолетняя смазливая шлюха из притона или, в лучшем случае, гость на вечеринке «Фетиш Фест» в «Министерстве Звука». С некоторым трудом Йорн подавил не вполне безобидное желание приложить ошейник к собственному горлу. Он не мог разобраться, чем манило его воспоминание. Может быть первой эйфорией освобождения? Йорну вспомнилось, как он в достопамятную ночь загнал машину подальше к лесу, отошел в темноту за деревья и минут десять выл и рычал надсадно сквозь стиснутые зубы, не замечая, как пытается содрать пальцами кору с лиственницы. Все руки потом были в крови, потому что не почувствовал, как засадил занозы аккурат в чувствительные ткани под ногтями. До сих пор становилось неловко за себя перед Лизбет, хотя лет прошло бог знает, сколько.

К слову, об освобождении… Йорн осторожно стянул черную водолазку, стараясь не соприкасаться лицом с тканью, и приступил к ежевечерней процедуре. Почти тридцать пять лет жизни он этим занимался — рисовал себе человеческое лицо, а вечером его смывал. В тринадцать он наткнулся на «Ютюбе», тогда еще не поглощенном «Монстеррой», на судьбоносный видос, в котором изуродованная бойфрендом-насильником девочка пошагово разъясняла, как она редактирует с помощью косметики ожоги на лице, избавиться от которых с помощью эпидермального 3-д принтера ей не позволял бюджет — мало чей бюджет мог выдержать такую нагрузку. Результат Йорна потряс. С того момента он взялся прилежно осваивать науку мэйк-апа и маскировать свою хитиноподобную, с помощью эпидермального принтера напечатанную кожу. С годами он стал гримером-профессионалом одного печального образа, и, хоть мелькало что-то не вполне естественное в аристократическом, нервном лице Йорна Аланда — а теперь уже Эрика Биркмайера — это лицо оставляло основную массу людей лишь с туманным подозрением. Значительно сильнее интерес окружающих возбуждался оттого, что Йорн им являл очень красивое и моложавое лицо со шрамированными следами не то каких-то былых катастроф, не то бурной экспериментальной молодости. А когда при разговоре собеседники замечали мелькание длинных, крепких клыков и острых зазубрин на боковых резцах, сомнений в бурливости, равно как и некоторой эксцентричности характера господина Биркмайера не оставалось никаких. Большинству людей изрядно импонируют эксцентрики, особенно латентные, лишь мельком позволяющие иногда наблюдать их сумасшедшинку.