— Все, все, мужик. Пусти. Никто тебя не тронет. Обещаю.

— А кто ты тут такой, чтобы обещать? Куча дерьма, которая воняет больше других? Ждали меня, говоришь? Рассказывай!

— Да с час назад пришел конвой, сказал- тепло тебя встретить. Чтобы не убивали только, но голову не давали поднимать. Не хотели мы ничего плохого. Все. Пусти.

— Ага, я так и понял, что не хотели. Пацана чтоб не трогали, еще кто рыпнется, будет хреново всем. Кровать моя будет в углу, на втором этаже. Все ясно?

— Да, да. Как скажешь.

Вот так от меня отстали все милые сокамерники. Теперь они смотрели на меня хмуро, близко не подходили. Пацана я положил на первом ярусе и велел следить за обстановкой, пока я отдыхаю. А отдохнуть немного надо. Хотя бы для того, чтобы собрать мозги в кучу и проанализировать ситуацию. Выбраться отсюда будет сложно, но это просто необходимо, если я хочу помочь Соне. Где она сейчас? Нет. Об этом лучше не

думать. Главное, чтобы живая. Теперь нужно успеть до того, как ее вывезут за границу. Иначе потом концов не отыщешь. Только как выбраться отсюда пока не имею ни малейшего понятия. Остается надеяться только на Марго. Если она все еще на нашей стороне, надежда есть. Иначе я даже думать не хочу.

Мысли о Соне все равно лезут в голову, разрывая сердце беспокойством и страхом. Держись, моя девочка, где бы ты ни была, прости, что не уберег. Раскис, расслабился, погряз в розовых соплях. А должен был почувствовать, все просчитать. Если это не Марго, то остается генерал или кто-то из его людей. Где ж я так прокололся? Кто ж нас сдал прямиком этому сучаре Сомову? Страшно за Соню до трясучки. Одно успокаивает, не должен он быть с ней слишком жесток, потому что она нужна ему живой и здоровой. Остальное переживем, остальное мелочи. Держись, моя девочка, держись.

Я прихожу в себя резко, потому что на лице чувствую что-то холодное. Мне вообще дико холодно. Я открываю глаза и понимаю, что лежу на рыхлом грязном снегу, а рядом вижу две пары сапог и дизайнерские туфли. Эти туфли я знаю. Знаю, кому они принадлежат. Это вызывает в душе черную панику. Я вспоминаю, что случилось в гостинице, крики, выстрелы. Господи, что с Андреем? Поднимаю слегка голову и слышу ненавистный голос:

— Очухалась? — меня пинают в бок, не сильно, но достаточно, чтобы ощутить себя никчемным куском мяса под ногами. Захар даже не смотрит на меня, только отдает приказ своим прихвостням:

— В подвал ее, — и проходит мимо. Меня хватают за волосы, ставят босыми ногами в снег и тащат куда-то. Толкают к низкой двери, потом вниз по слабо освещенным ступенькам, заталкивают в темное помещение, где воняет сыростью и плесенью, замыкают дверь и оставляют одну. В первые секунды отсутствие света дезориентирует, но я изо всех сил стараюсь не паниковать. Немного привыкнув к темноте, замечаю неяркий свет из маленького узкого окна под потолком. Помещение маленькое, обшарпанные стены, на полу мусор. В углу замечаю какой-то тюфяк. Осторожно прохожу туда и опускаюсь на пол. Я так сильно замерзла, что ломит все тело. На мне так и остался только махровый халат, когда-то кипенно белый, сейчас в грязных мокрых разводах. Запахиваю его поплотнее, закутываю голые ноги, пытаюсь хоть немного согреться. Понимаю, чтобы не сойти с ума от страха и неизвестности, нужно думать о чем-то хорошем. Я вспоминаю наше с Андреем утро, его теплые руки и горячие губы. Только бы он был жив и с ним все было хорошо. Это главное, о чем сейчас молю Бога. Пусть со мной будет что угодно, лишь бы Андрей не пострадал.

Долго я плаваю в таких мыслях, вспоминаю, как учила его танцевать вальс, как он уплетал мои пирожки, и много других теплых моментов. Он ведь проспорил мне румбу. Господи, неужели наш с ним танец любви окончился, и я больше никогда его не увижу? Долго я так сижу, дрожа от холода тяжелых дум. В какой-то момент, наверное, все-таки засыпаю. Просыпаюсь от гулкого звука шагов и скрежета замка. Забиваюсь в угол, сердце колотится быстрее. В каморку заходит кто-то, мне не видно, потому что в руках у него яркий фонарь, он светит мне в лицо, я зажмуриваюсь. Слышу какие-то звуки, он что-то ставит на пол и снова захлопывает дверь. Оказывается, мне принесли ведро, и пол-литровую бутылку воды. Какая забота! Спасибо, Захар! Жажда мучает давно, но пить ничего не решаюсь, вдруг туда что-то подмешали? Хотя, если им реально нужно будет, они найдут способ заставить меня выпить что угодно. Но пока могу, буду терпеть. Я снова возвращаюсь на свой тюфяк и снова погружаюсь в невеселые мысли.

Так в заточении проходят сутки. Я понимаю это только потому, что вижу, как день сменяется ночью через маленькое окошечко под потолком. Ко мне пришли лишь раз, бросили прямо на пол кусок хлеба и ушли. Со мной никто не разговаривал, ничего не спрашивал.

У меня было предостаточно времени, чтобы подумать. Я бесчисленное количество раз прочитала все известные мне молитвы, прося только одно, чтобы все было хорошо с Андреем. Не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, но если я буду знать, что он жив, мне будет легче пережить любые испытания.

Поздно вечером снова раздались шаги, я услышала голоса. Спускались двое. Я сразу поняла, это не просто так. Мне приказали следовать наружу, и принялись бесцеремонно подталкивать в спину. Никого не беспокоило, что я босая, и не успеваю за двумя амбалами, поэтому я постоянно получала пинки и окрики шевелиться быстрее. Мы прошли по сугробам через двор, вышли на подъездную дорожку к большому дому, поднялись по крутым ступеням и зашли внутрь. Мы попали в огромную комнату, обставленную современной мебелью. Меня протащили на середину комнаты и бросили к ногам Захара, который восседал в кресле и презрительно смотрел на меня.

— Ну что, шалава? Рада встрече? — спрашивает он.

Я подняла глаза и посмотрела прямо на него. Не знаю почему, но сейчас я не чувствовала того панического страха, который сковывал меня раньше под злым взглядом этого человека. Странно. Раньше я теряла дар речи и тряслась, как кролик, а сейчас ситуация намного хуже, но мне не страшно. Я искренне презираю этого недоноска, но больше не боюсь. Понимаю, что прошлая паника была рождена липкой безысходностью, осознанием своей ненужности и никчемности. А сейчас я не стала сильнее, но я знаю, что есть люди, которым я дорога, которые готовы за меня бороться, а я за них. Поэтому я чувствую внутреннюю силу, которой не было раньше. Сейчас мне уже не хочется расстаться с жизнью, мне хочется вцепиться кому-нибудь в шею и перекусить артерию, как говорила Марго. Поэтому я смотрю в глаза Захару, распрямляю плечи и выплевываю ему прямо в лицо:

— Чтоб ты сдох, ублюдок, — в ту же секунду получаю пощечину. Не такую сильную, как обычно, что весьма странно. Тут же Захар хватает меня за волосы, и шипит в лицо:

— Что? Думаешь, нашла себе защитничка? Разложила перед ним свою пи*ду, он и поплыл? Теперь смелая стала? Так вот он тебе не поможет. Он теперь никому не поможет. Он сейчас в тюремной камере, и до утра вряд ли дотянет. Слишком тепло его там встретили. А ты, раз такая опытная шлюха, будешь сейчас свои дырки тренировать, они тебе теперь часто будут нужны. Мне ты после того утырка нахрен не сдалась, а вот парни любят жарить грязных шлюх, да, пацаны? — обращается он к тем мужикам, которые меня из подвала привели. Слышу громкий одобрительный хохот, а сама содрогаюсь внутри от омерзения. Захар поднимает меня за волосы и толкает в руки одного из громил.

— Она ваша на два часа, делайте с ней что хотите, только товарный вид не портите. Никаких синяков и засосов. А у меня еще дела есть, — говорит он и отворачивается с безразличным видом, достает телефон и что-то там пишет.

Я начинаю паниковать, потому что только сейчас понимаю, что они хотят сделать. Грубые руки хватают меня снова за волосы и, несмотря на мои жалкие попытки сопротивления, тащат в какую-то комнату.

— Не дергайся, тебе еще понравится, — шепчет мне в ухо один из них, — я тебя все эти дни хотел отодрать, так что готовься, будет жарко!