Дорвавшись по перво́й до женской ласки, я скоро крепко пожалел об этом. Немки оказались доступными и похотливыми, а главное душными, контролировавшими буквально каждое мое движение.

– Где ты был, милый? Я искала тебя по всей деревне, – чувственно ворковала одна из них. – Я уже не могу терпеть!

– Дорогая, я красил оконные рамы в подвале «Бергкранца», – смиренно отвечал я, ища предлог, чтобы немедленно убежать от ненаглядной.

– Я была там, все закрыто! – возбужденным голоском она неотвратимо приближалась ко мне.

– О, нет, я был на чердаке! – ища выхода, я откровенно врал ей.

Моя хозяйка Верена Гётте при периодическом переходе меня на нелегальное положение у нее в чулане из-за таких домогательств отвечала сатанинским хохотом, повидав нашу непростую жизнь во всем ее многообразии.

Беда моя была в том, что все эти ненасытные дамочки, с коими я пытался хоть как-то построить свою беспутную жизнь, на проверку оказывались чересчур доступны любому, а жить рогатым было невместно.

Современная жизнь в Западной Европе сделала женщину слишком эмансипированной, и при наличии достаточных денег у оной потерялась вся ее прелесть.

– Не надо мне подавать руку, я не хромая! – можно было услышать от очередной пассии, когда я пытался протянуть ей руку при выходе из общественного транспорта.

Наличие собственности, хорошего дохода, легковой машины, твердого счета в банке позволило здешним дамам, обладающим востребованной специальностью и квалификацией, быть действительно независимыми.

– А зачем? – резонно ответила на мое предложение хоть как-то оформить наши отношения одна из моих подруг, владевшая магазином компьютерной техники. – Живи у меня, работай в офисе, тебе чего, мало?

Такое потребительское отношение меня совсем не устраивало. У меня была лишь только учебная виза, которая при изменении моего образа жизни вмиг утрачивалась. Потому и мое отношение к своим дамам стало насквозь утилитарным, воротившим меня от омерзения.

Наш пансион, где я обретался, был, пожалуй, самым живописным местом в Рютте из-за своей архитектуры и большого водяного мельничного колеса, непрерывно вращавшегося с непередаваемым, разносящимся на всю округу, звуком.

Проходя мимо отдыхавших на празднике вина, мы с Кириллом тоже невольно распробовали на халяву напитков разных, не более чем пару-тройку бутылок на человека.

Уже глубокой ночью в горах началась гроза, от ударов которой я с другом, оставшимся у меня в избушке почивать, проснулись.

У меня нашлись пару бутылок пива, которые мы тотчас же выпили, поправив здоровье.

– На этажах все вино выжрали, – сокрушенно развел руками Кирилл. – И винной подвал, как назло, закрыт.

Мы вышли под навес перекурить.

В деревне не было видно ни одного огонька.

Косые струи ливня били нам под ноги, замочив наши джинсы. Очередной росчерк молнии в клубящихся тучах и быстро пришедший грохот грома заложил нам уши.

– Может, сходим к Иоахиму за выпивоном? У него богатая коллекция спиртного, чего-нибудь наверняка даст, – предложил мне рассолодевший друг. – Не рыскать же мне в поисках бутылки под проливным дождем по другим пансионатам деревни.

Мы накинули дождевики и стали карабкаться на четвереньках по скользкой от дождя дороге, к возвышавшемуся на склоне горы дому сына графа Дюркхайма, озаряемого сполохами зарниц, словно замку Дракулы.

– Кого еще там принесло?! – раздался глухой голос хозяина дома из-за крепкой дубовой двери, об которую мы изрядно намяли свои руки.

Дверь открылась, и на пороге возник сам Иоахим в ночном колпаке и старой, с дырами на локтях, грубовязанной поношенной кофте, держа высоко над собой керосиновый фонарь со стеклянными оконцами.

– Это мы, опохмели нас, трубы горят! – хриплым каркающим голосом возопил Кирилл.

– Подождите в прихожей, – ответил ему архитектор. – Сейчас чего-нибудь найду.

Он долго рылся у себя в кладовой, позвякивая посудой, пока не вынес нам запыленную бутылку с выцветшей этикеткой.

– Мог бы что-то более привычное глазу презентовать, – сварливо заметил мне мой друг, когда мы под непрекращающимся ливнем возвратились ко мне в жилище.

– Вот, ведь, дерьмо какое дал нам! – возмутился Кирилл, отхлебнув из бутылки.

Напиток никак не хотел усваиваться и лез из горла вон, как мы не пытались.

Устав, вылили его прочь и, наконец, уснули.

Уже в полдень нас разбудил стук в дверь.

На пороге пристройки стоял сын графа в той же простецкой кофте.

– Я ночью вам по ошибке не ту бутылку дал, – неуверенно произнес Иоахим. – Верните ее мне обратно, я вам дам очень хороший виски.

– Мы его вылили, потому что пить было невозможно, – хмуро ответил ему мой друг.

– Как вылили?! Это очень редкий и дорогой ром, которому больше века! – запричитал граф. – Его пьют только с устатку бавленным, тогда и проявляются его тонкие, ни с чем не повторяющиеся фруктовые нотки!

Архитектор был сражен постигшим его горем, уйдя с поникшей головой. Ссутулившись, он шаркающей походкой побрел к себе на гору, покуда видеть его мог.

Я решил по совету моих соратников совершить вылазку в Санкт-Блазиен, старинный тихий городок, лежащий в горах Южного Шварцвальда на расстоянии пятнадцати километров от Тодтмоса. Вообще то там мне было назначено посещение ближайшего праксиса стоматолога по страховке, но я решил совместить приятное с полезным.

Санкт-Блазиен стал известен в Германии своим бенедиктинским монастырем, основанным еще в XI веке и пристроенном позже католическим собором. Сама обитель с многочисленными зданиями с XIX века по прямому назначению не использовалась. В ней с 30-х годов ХХ века находилась иезуитская школа-интернат для отпрысков из привилегированных семейств, а также ресторан и пивная для туристов.

Из более поздних памятных мест этого поселения представляло интерес кафе «Максим». Кто дал ему такое название народная молва не припомнит, но посещали его только эмигранты из стран Восточной Европы, проживавшие недалеко или приехавшие встретиться с коллегами по надобностям. Это было место с криминальным душком. Все посетители, находившиеся внутри, от мала и до велика, были одеты в черные кожаные куртки разных фасонов. Каждый сидел в своем углу или парой что-то тихо перетирали между собой, кидая быстрые взгляды на проходившего мимо какого-то мутного чужака. В предвыходные дни, как мне рассказывали сведущие люди, при большом стечении специфической публики, зачастую под воздействием крепких дешевых напитков, происходили спонтанные инциденты. Тогда между представителями различных группировок вспыхивали драки, переходившие в тотальный мордобой всех со всеми. Круша мебель и зубы оппонентов, а то и выбрасывая последних через витрины на улицу, пацаны оттягивались на славу.

Немецкая полиция, дежурившая в такие дни снаружи в автомобиле, в перепетии битв не вмешивалась. Умудренная жизненным опытом, она полагала, что все образуется и так, раз жалоб не поступало.

Бойцы трезвели, скидывались на очередной ремонт временно закрытого заведения, и вскоре все повторялось снова.

На набережной Веры, облицованной в каменные плиты с коваными ограждениями, где я прогуливался после кафе, невольно остановился.

Вода горной реки обладала абсолютной прозрачностью, на ее дне на глубине несколько метров были видны все камешки и плавающие крупные форели.

На пробу я кинул кусок бутерброда, к которому тут же метнулась пролетающая мимо чайка, а на поверхность за добычей выскочила рыба весом в несколько килограммов, оказавшаяся проворнее.

После визитов к врачу и мафиози я заглянул в монастырскую пивную, расположенную в глубоком сводчатом подвале.

К дубовому столу, за который я присел, подошел тучный монах в черной рясе с тонзурой на макушке и степенно принял мой заказ.

– Такси заказать не желаете? – спросил он меня.

– Успеется, – беспечно махнул я рукой.

– Потом затруднения будут с уточнением адреса вашей доставки, – невозмутимо произнес затворник. – Пиво у нас вкусное и крепкое, молодые иностранцы меры не знают.… Уже были прецеденты. В подвале прохладно, а наверху жарко, голову напечёт.