— Мисс, насколько мне известно, у вас есть еще нож.

— Ах да, совсем забыла.

— Порядок есть порядок.

Сакс протянула Натану нож, и он положил его в сейф.

— Наручники тоже отдать?

— Да нет. От них никакой беды не будет. Правда, наш священник в свое время пострадал из-за них. Но тогда его жена вернулась домой раньше обычного и застала мужа, прикованного к постели, а на него взгромоздилась Салли-Энн Карлсон. Пошли, я вас провожу к задержанному.

Рич Калбо притаился за кустом сирени, росшим у заднего входа из здания тюрьмы. Рядом с ним остановился Шон О'Сариан, возбужденный до предела.

Дверь выходила на большой пустырь, заросший травой и заваленный старыми и битыми машинами. Повсюду белели попользованные презервативы.

Гаррис Томел подвел свой новый сияющий «Форд» к повороту и сдал задом. По мнению Калбо, ему следовало бы подъехать с противоположной стороны, где машина была бы не так заметна. Впрочем, улица была пустынной, а с новым глушителем двигатель работал практически бесшумно.

— Кто в дежурной? — спросил О'Сариан.

— Натан Грумер.

— Эта девка из Нью-Йорка с ним?

— А я почем знаю? Но если она с ним, у нее револьвер и нож, которым она пощекотала тебя в лесу.

— Если девка закричит, Натан ее услышит?

Калбо вспомнил глаза рыжеволосой, блеск лезвия ее ножа.

— Скорее, закричит мальчишка.

— Ну хорошо, а если онзакричит?

— Нам нужно быстро натянуть на него мешок. Вот. — Калбо протянул дружку бело-красный баллончик с перцовой аэрозолью. — Целься ниже, люди обычно пригибаются.

— Слушай, а мы? Я хочу сказать, на нас он не попадет... этот перец?

— Не попадет, если ты не прыснешь им себе в рожу, мать твою. Это же струя, а не облако.

— Который из двоих мой?

— Мальчишка.

— А если девка окажется ко мне ближе?

— Она моя, — процедил Калбо.

— Но...

— Она моя!

— Ну, хорошо, хорошо, — сдался О'Сариан.

Пригнувшись, они проскользнули под грязным зарешеченным окном и остановились перед металлической дверью. Калбо отметил, что она приоткрыта на полдюйма.

— Вот видишь, незаперто, — прошептал он, торжествуя, что заработал очко в споре с О'Сарианом. Впрочем, какое ему до этого дело? — Итак, я киваю, мы быстро заходим внутрь и поливаем обоих — и не жалей этой дряни. — Он протянул О'Сариану плотный мешок. — Натянешь мальчишке на голову.

Крепко сжав в руке баллончик, О'Сариан кивнул на второй мешок, который появился в руке Калбо.

— Значит, девку мы тоже берем.

Калбо вздохнул.

— Да, Шон, берем.

— А. Лады. Да я просто так, спросил.

— Как только они упадут, быстро вытаскиваем их на улицу. Ни в коем случае не останавливайся.

— Ага. Да... я хотел сказать, я захватил свой «Кольт».

— Что?

— "Кольт", тридцать восьмого калибра. Я его взял.

О'Сариан похлопал по карману. Калбо, помолчав, наконец кивнул.

— Отлично.

Его огромная рука взялась за дверную ручку.

Неужели это будет последняя картина, которую он увидит?

Со своей больничной койки Линкольн Райм видел парк, прилегающий к университетскому медицинскому центру в Авери. Густые кроны деревьев, дорожка, извивающаяся по сочной зеленой лужайке, каменный фонтан — по словам медсестры, точная копия какого-то знаменитого источника в студенческом городке университета Северной Каролины в Чапел-Хилл.

Из своей спальни в доме у Центрального парка в западной части Манхэттена Райму были видны уголок неба и верхние этажи зданий на Пятой авеню. Но там подоконники были высокие, и сам парк криминалист мог видеть только тогда, когда его кровать придвигали прямо к окну.

Здесь же, возможно, поскольку клиника предназначалась для инвалидов и неврологических больных, подоконники были гораздо ниже. Даже любование красотами пейзажа сделано более доступным, криво усмехнулся Райм.

Его мысли снова заполнила предстоящая операция. Будет ли она успешной? Не убьет ли она его окончательно?

Для Линкольна Райма самым невыносимым было то, что он не мог выполнять простейшие действия.

Так, например, переезд из Нью-Йорка в Северную Каролину обсуждался так долго, планировался так тщательно, что Райма нисколько не пугали тяготы предстоящего путешествия. Но особенно остро он чувствовал бремя своей травмы тогда, когда речь заходила о самых простых занятиях, о которых здоровый человек даже не задумывается. Почесаться, почистить зубы, вытереть губы, открыть бутылку с содовой, сесть в кресле, чтобы выглянуть в окно и посмотреть на купающихся в луже воробьев.

Райм снова подумал о том, как же глупо он поступает.

Он сам был ученым, он консультировался с лучшими нейрохирургами страны. Он прочитал и понял всю специальную литературу. Ему было известно, что добиться улучшения состояния больного с такой серьезной травмой спинного мозга практически невозможно. И все же он готов идти вперед до конца — несмотря на то, что эта умиротворяющая картина за окном незнакомой больницы в незнакомом городе, возможно, станет последним, что он видит в своей жизни.

Разумеется, риск есть.

Тогда почему он на него идет?

О, на то есть веская причина.

Однако холодный рассудительный криминалист, сидящий в нем, никак не мог принять эту причину и не смел высказаться о ней вслух. Потому что эта причина не имела никакого отношения к возможности снова лично обследовать место преступления в поисках улик. Не имела никакого отношения к возможности самостоятельно почистить зубы и сесть в кровати. Нет-нет, главным была Амелия Сакс.

В конце концов, Райм вынужден был сказать себе правду: он жутко боится потерять ее. Рано или поздно Амелия встретит другого Ника — красивого тайного агента, бывшего ее возлюбленным несколько лет назад. Это неизбежно пока он, Райм, остается совершенно беспомощным. Амелия хочет иметь детей. Хочет вести нормальную жизнь. И поэтому Райм готов рисковать тем, что его состояние еще более ухудшится, возможно, даже окончится смертью, в надежде, что ему станет лучше.

Он сознавал, что операция, предложенная доктором Уивер, не позволит ему прогуливаться по Пятой авеню с Сакс под руку. Он надеялся лишь на незначительное улучшение — которое чуть приблизит его к нормальной жизни. Приблизит к Сакс. Призывая на помощь все свое воображение, Райм представлял себе, как кладет ладонь на руку Амелии, пожимает ее, ощущает прикосновение к ее нежной коже.

Для всех людей — незначительная мелочь; но для него — чудо.

В палату вошел Том. Постояв у двери, он сказал:

— Одно замечание.

— Не хочу слушать. Где Амелия?

— И все же я скажу. Ты уже пять дней не брал в рот ни капли спиртного.

— Знаю. Мне на это наплевать.

— Готовишься к операции.

— Предписание врачей, — раздраженно буркнул Райм.

— С каких это пор подобноеимеет для тебя значение?

Криминалист пожал плечами.

— Меня собираются напичкать каким-то дерьмом. Вряд ли разумно вдобавок к этому накачиваться виски.

— Согласен. Ты прав. Ты прислушался к совету врачей — я тобой горжусь.

— Да, гордость — какое полезноечувство!

Однако в сравнении с дождем Райма Том был просто водопад.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — невозмутимо продолжал он.

— Ты все равно это скажешь, хочу я тебя слушать или нет.

— Я много читал о предстоящей операции. Линкольн.

— О, вот как? Надеюсь, в свободноевремя.

— Я просто хотел сказать, что если сейчас у нас ничего не получится, мы вернемся. Через год. Через два года. Через пять лет. И тогда обязательно получится.

Сентиментальности в Линкольне Райме осталось не больше, чем жизни в перебитом спинном мозге. И все же криминалист сказал:

— Спасибо, Том. Но все же, черт побери, где врач? Я трудился не покладая рук, ловя психопатов-похитителей. По-моему, я заслужил лучшего обращения.

— Линкольн, доктор Уивер опаздывает всего на десять минут. А мы сегодня дважды переносили назначенное время.