— Хозяйка, пора уже, — до Мары донесся голос с улицы. — По холодку бы выехать. В жару и самим тяжко, и коням невмоготу.

Она напоследок окинула взглядом дом, в котором провела столько лет, и, подхватив узел с вещами, вышла на улицу. Так, собственно, началось для нее путешествие…

Седмица в дороге для Мары прошла, как в тумане. Каждое утро она просыпалась с улыбкой на лице. Подмигивала солнышку и с чувством потягивалась. После тормошила детишек и тащила их к ручью или речке ополоснуть их мордашки. Полусонную Капу, как всегда, приходилось тащить на руках. Окончательно она просыпалась лишь с первыми брызгами ледяной воды. Ири и ее старшенький сразу же на речке затевали веселую возню, окатывая один другого веером разлетающихся брызг. Если везло, то пару — тройку рыбин или раков они приносили с собой. Вместе с другими женщинами Мара готовила густую душистую похлебку в трехведерном чане, чтобы хватило на всех. Один старик, что ехал совершенно один в большой повозке, всякий раз кидал в варево какую-то травку, отчего похлебка становилась особо ароматной и духовитой. Потом с покрикиванием возниц, ржанием лошадей и скрипом колес их обоз вновь отправлялся в путь.

Хозяин каравана подходил к ней на каждом привале. Много шутил. Детишкам всякий раз приносил какую-нибудь сладость: то кусок медовых сот с душистым рубиновым содержимым, то сладкую вареную свеклу, то запеченные орехи. Капе, младшенькой, даже один раз притащил тряпичную куклу с глазками — пуговками и узорчатом платье. По спине игрушки тянулась длинная толстая коса. Дочка Мары так в подарок вцепилась, что не оторвать было. Иногда про мальчишек расспрашивал. Хорошо ли кушают, слушаются ли ее? С интересом наблюдал за Ири, который на каждом привале что-то лепил.

Так проходил день за днем, обжитые места и многолюдные селения начали сменяться густыми лесами и прятавшимися в них крошечными деревушками. Крестьяне при виде их почему-то прятали скотину и, вообще, старались не выходить из-за высоких заборов…

Первые странности Мара стала примечать, когда их обоз минул высокую крепость, угрюмой громадиной возвышавшейся над широким полем. Здесь их обоз разделился на две части. Три повозки вместе с тем стариком, что кидал в варево разные травы, поехали по одной дороге. Оставшиеся повозки, в которых ехала и Мара с детьми, отправились по другой дороге. После этого все и началось… На привалах горянки перестали с ней разговаривать. Если раньше они еще что-то цедили сквозь губы, то сейчас просто зыркали на нее своими черными глазищами и молчали. Изменилось отношение и мужчин. Те, кто еще вчера бросались на помощь по первому ее слову, сегодня отводили глаза и проходили мимо. Некоторые из горцев глядели на нее глазами жадных хищников, хватая ее то за грудь, то за ягодицы.

Дальше стало еще хуже. В какой-то из дней, когда она с детишками подошла к чану с похлебкой один из горцев отогнал ее. От сильного толчка Мара упала прямо в колючки, вызвав дикий хохот поедающих похлебку возниц. Со стоном она поднялась и хотела возмутиться, как сразу же наткнулась на бешеный взгляд горца.

— Молчи, женщина! — презрительно прошипел бородач. — Землееды не должны есть рядом с горцами. Твое место рядом с животными, — тут он окинул ее жадным взглядом, задержавшись на обтянутой тканью груди. — А не хочешь лечь спать голодной, будь со мной поласковей. Такого мужчины, как Тарчак, у тебя еще не было.

Засопевший горец вдруг притянул ее к себе, обдавая отвратительной вонью немытого тела, мочи и конского пота. Она конечно пыталась вырваться. Дергалась из стороны в сторону, били по его груди кулаками, пыталась кричать, но все было тщетно.

— Ха-ха-ха. Тарчаку нравятся такие дикие кошки, — в возбуждении рычал горец. — Сильнее бей, сильнее. Ха-ха-ха. Может быть я даже возьму тебя третьей женой. Ха-ха-ха.

Ее кинули на шкуры, с треском разошлась ткань сарафана и по телу начали ползать жадные мужские руки. В какой-то момент Мара крепко зажмурила глаза, чтобы ничего не видеть вокруг себя. Ошеломленная таким напором, она совершенно растерялась…

— Урод! — раздался сильный удар, сбросивший насильника с Мары. — Сын шакала! Тебе что было сказано?! Уд твой поганный отрезать?! — забившаяся под повозку женщина с ужасом смотрела, как напавшего на нее горца избивал хозяин каравана. — Что ты бормочешь? Разрешили… Вонючее дерьмо, кто тебе разрешил лезть не нее? Гарал? Хлоп! Хлоп! — от смачных ударов голова горца моталась из стороны в сторону. — Хлоп! Это отродье шлюхи снова раскрыло свой поганый рот! Хлоп! Тхаар сказал, не трогать! Слышишь? Не лезть! — сапог торговца с чавкающим звуком втыкался в тело горца. — Не трогать! Близко не подходить!

Пнув еще несколько раз неподвижное тело, торговец окинул взглядом остальных горцев у костра. Те отвели глаза в сторону и уткнулись в свои миски с похлебкой.

— Иди сюда! — позвал он Мару, испуганно глядевшую на него из под повозки. — Иди-иди, — от его недавнего дружелюбия совсем ничего не осталось; лицо было каменным, глаза строгими, незнакомыми. — Слушай и помалкивай. Тебя больше никто не тронет. Сама ни с кем не разговаривай. Ни к кому не подходи. Детей одних не отпускай. Особенно его, — пальцем торговец ткнул в сторону Ири, что вместе с остальными детьми выглядывал из соседней повозки. — Делай, женщина, что тебе говорят. Поняла? Теперь, иди за похлебкой.

Мара проводила его глазами и молча, как сомнамбула, пошла к чану. С опущенными к земле глазами она осторожно зачерпнула похлебку и пошла обратно к своей повозке, где ее уже ждали притихшие, испуганные детки.

— Мама, а сто дядечка…, — Капа что-то хотела у нее спросить, но Мара, вздрогнув всем телом, приложила к губкам девочки палец.

Глядя на это молчали и остальные, двигая ложками от миски ко рту и обратно. Мара же так с ложкой и просидела, не съев ни кусочка похлебки. В горло ей ничего не лезло. «Благие Боги, как же такое случилось? Сама ведь, дура-баба, зверю в рот влезла. Малых детишек еще с собой потянула». Она крепко прижала к себе Капу и поцеловала ее в макушку, отчего та недовольно заворчала и заерзала. «Обманули, проклятые… Ведь про все выдумали, ироды». Все ей теперь стало ясно, словно с глаз пелена упала. Конечно, никто ее на границе не ждет. Коханый ее давно уже в сырой земле лежит. «Я-то, дуреха, бельма раскрыла… Дом бросила, весь нажитый скарб бросила. Никого не слушала. Все рукой отмахивалась. Дуреха, дуреха, сама к ним в руки далась… Что же теперь делать? Куда податься? Чужие же все вокруг… Бежать надо, пока границу не перешли. Горы начнутся, тогда пропадем все».

В эту же ночь она попробовала сбежать первый раз. Выждав, когда весь обоз уляжется спать, Мара молча растолкала детишек. С Капой на руках они выбрались с повозки и осторожно пошли к лесу. Едва до деревьев им осталось пройти какой-то жалкий десяток шагов, как из темноты вдруг выскочили кряжистые фигуры с копьями. Схватив всех четверых, они потащили их обратно к повозкам, где и бросили у костра.

— Не делай так больше, женщина, — недовольно заговорил невыспавшийся хозяин обоза. — Ночной лес опасен даже для горца. Волки сейчас так и рыщут рядом с лагерем. Никто даже костей не найдет… Уходи к себе.

Опустив голову, Мара встала с земли и плюнула под ноги торговцу. После, собрав вокруг себя притихших детишек, пошла к себе. В голове у нее билось лишь одно: «не сбежим, станем рабами… Не сбежим, станем рабами».

Ко второй попытке бегства Мара стала готовиться уже со следующего утра. На привале с одной из повозок она прихватила пару спелых яблок и подсохшую горбушку хлеба, которые бережно замотала в платок и спрятала в сено. В другом месте приметила оставленное без присмотра кресало с куском кремня, которые тоже прибрала и унесла к себе. Когда с припасами на дорогу она более или менее разобралась, выяснилось еще кое-что. Оказалось, что за ней приставили соглядатая, молодого прыщавого парнишку с едва проклюнувшимися волосиками на подбородке. Тот ходил за ней, словно приклеенный. Она идет за похлебкой, он за ней. Мара вышла в лес за хворостом, парнишка снова тут как тут. Он даже спать повадился возле их повозки. Накроется шкурой и дремлет в пол глаза. Как с таким хвостом бежать? Шага не сделаешь, как он шум поднимет!