Часть русских войск провела зиму 1828-29 гг. в Арзеруме, Карсе и Баязете, и праздновала Водосвятие на Ефрате. Ефратские святки вызвали бы у любителя истории византийские реминисценции.

Паскевич ставил перед правительством вопрос о переходе к России Карсской области, об объявлении Баязетского пашалыка независимым. Первое могло обеспечить бы надежную границу с Турцией по Саганлугскому хребту, обеспечить транзит европейских и русских товаров через Закавказье — Карс с его армянской общиной имел все шансы на превращение в крупный торговый центр. Второе определило бы русское влияние на огромный Курдистан.

Но министр Нессельроде, больше всего заботившийся о европейском равновесии, не известил своевременно о предложениях Паскевича генерала Дибича, ведущего переговоры с турками. Собственный курьер, отправленный Паскевичем, не успел ко времени переговоров в Адрианополь.

Основой для положений Адрианопольского мирного договора послужили Бухарестский договор и Аккерманская конвенция.

Россия снова показала, что не хочет своего территориального расширения в Европе. Согласно положениям договора Валахия и Молдавия оставались за Турцией (русские войска должны были пребывать там только до выплаты турками контрибуции). Османской империи возвращались все занятые русской армией территории в Румелии, то есть Болгария и Фракия.

Реки Прут и Дунай в районе устья — 115 верст от морского берега до городка Рени — составили границу для России и Турции в Европе.

В Азии во владения России переходила береговая линия Черного моря от устья Кубани до пристани св. Николая (район севернее Батума), включая порты Анапа и Поти.

Этим фактически ставилась точка на черноморской работорговле, процветавшей на протяжении нескольких тысяч лет.

Закубанские черкесы, числящиеся раньше в турецком подданстве, теперь оказывались жителями Российской империи.

Приобретение Россией портов-крепостей на побережье затрудняло общение немирных горцев с турками.

К Российской империи отходила большая часть Ахалцихского пашалыка, включая город Ахалцихе и крепость Ахалкалаки, чем серьезно затруднялись набеги кочевых подданных султана на Грузию. Николай Павлович продолжил деятельность императоров Павла и Александра по собиранию грузинских земель и обеспечению их безопасности.

В то же время, николаевская Россия и на азиатском направлении показала отсутствие территориальной жадности — Арзерум, Карс, Ардаган, Баязет возвращались Турции.

Согласно положениям договора российские подданные приобретали право торговать во всех турецких владениях. Россия получала свободу плавания для своего коммерческого флота на Черном и Средиземном морях, был установлен беспрепятственный проход кораблей через Босфор и Дарданеллы как для России, так и для всех прочих дружественных Порте держав.

Как и прежние русско-турецкие мирные трактаты, Адрианопольский договор расширял права и свободы балканских народов, в том числе право на безопасную жизнь (об этом сегодня любят забывать политики и журналисты даже на Балканах).

Важным условием договора было то, что княжества Молдавия и Валахия обретали полную автономию. Здесь не должно было быть ни турецких войск, ни даже жителей-турок. Значительная самостоятельность предоставлялась и Сербии. Порта признавала независимость греческих земель — из них в 1830 г. было образовано королевство Греция.

В силу условий Адрианопольского мира Россия получила право вмешательства в дела турецкого правительства, «как заступница и покровительница одноплеменных и единоверных ей подданных султана».[141]

Турция должна была уплатить контрибуцию в 10 млн червонцев — значительная часть ее будет позднее прощена императором.

Уже упоминавшаяся постсоветская «Всемирная история» называет Адрианопольский мир «кабальным для побежденных.» Либеральные историки видимо посчитали «кабальным» то, что турки лишались возможностей резать балканских христиан и пополнять свои гаремы грузинскими детьми. В этом, конечно, бедный интеллигент может посочувствовать бедному турку. В те годы, когда выходила эта «история», либеральные интеллигенты отчаянно сопереживали и современным работорговцам из дудаевско-масхадовской Ичкерии.

Один из ближайших сотрудников Меттерниха, Ф. Гентц писал: «В сравнении с тем, чего могли требовать русские и требовать безнаказанно, они требовали мало. Я не говорю, чтобы у них достало силы разрушить Турецкое царство в Европе, не подвергаясь европейскому противодействию. Но они могли потребовать уступки княжеств и Болгарии до Балкан, половины Армении и вместо десяти миллионов червонцев — пятьдесят, причем ни Порта не имела бы власти, ни кто-либо из Добрых друзей ее серьезного намерения этому воспрепятствовать.»[142]

В беседах с прусским генералом Мюффлингом, побывавшим в Петербурге в конце 1829, российский император сказал, что он не может желать лучших соседей, чем турки, поэтому сделает все необходимое, чтобы поддержать их неприкосновенность и, насколько это возможно, предохранит «от внутренних распрей и внешних нападений». А турецкому чрезвычайному послу Галиль-паше, прибывшему в Петербург примерно в то же время, Николай I заявил: «Я хочу, чтобы Оттоманская империя была сильна и спокойна…»[143]

Как замечал Данилевский в ответ на громкий лай европейской «общественности», испуганной «ненасытностью царизма»: «Русские войска перешли Балканы и стояли у ворот Константинополя. С Францией Россия была в дружбе, у Австрии не было ни войск, ни денег; Англия, хотя бы и хотела, ничего не могла сделать,  — тогда еще не было военных пароходов; прусское правительство было связано тесной дружбой с Россией. Европа могла только поручить Турцию великодушию России. Взяла ли тогда Россия что-нибудь для себя? А одного слова ее было достаточно, чтобы присоединить к себе Молдавию и Валахию. Даже и слова было не надо. Турция сама предлагала России княжества вместо недоплаченного еще долга. Император Николай отказался от того и от другого.»

Согласно конвенции, заключенной 14 апреля 1830 г. с турецким послом Галиль-пашой, контрибуция была сокращена на 2 млн. Как только Порта признала независимость Греции, Россия по этой конвенции скостила туркам еще миллион червонцев. Россия также отказывалась от десятилетней оккупации дунайских княжеств. Войска выводились по уплате возмещения за убытки русских подданных, пострадавших во время войны на турецкой территории. До окончательной выплаты контрибуции русскими удерживалась только крепость Силистрия.

Глядя из нашего времени становится ясно, что император в послевоенных отношениях с Турцией все же совершил ошибку. Заключалась она, конечно, не в жесткости и агрессивности, о чем пишут врунливые либеральные историки, а в излишнем уповании на силу нравственности.

Надолго привлечь Турцию к России, как Персию — при помощи справедливости и умеренности — не получилось.

Порта осознавала, что при любой погоде её христианские подданные будут тяготиться османской государственностью и искать поддержки России. Видела она и то, что западных европейцев, англичан и французов, совершенно не беспокоит судьба каких-то болгар или армян. Уже это определяло сближение Турции с Англией и Францией. Кроме того, морские державы были крупнейшими заимодавцами того времени, и Порта понадеялась на укрепление свои оборонных возможностей с помощью западных кредитов. Однако турки не уловили самого главного обстоятельства — вылезти из объятий западных колониальных хищников, не потеряв при этом шкуры, практически невозможно.

Отсутствие надежной границы с Турцией (по Саганлугскому хребту) означало, что российское пограничье осталось проницаемым для разбойничьих шаек и контрабандистов оружия. Но самой существенной неудачей русской дипломатии, было возвращение туркам сильных крепостей Карса и Силистрии.