Пометавшись из крайности в крайность, Сухарто поставил на китайцев, сохранил свободу передвижения капитала (этого же от него, кстати, требовал Международный валютный фонд), но спровоцировал таким образом погромы в китайских кварталах, антикитайские демонстрации и, как результат, захват здания парламента протестующими и бегство капитала и китайцев в Сингапур, Гонконг, Тайвань и собственно Китай. В результате Сухарто лишился власти.

Интересы коалиции, поддерживавшей Махатхира, были более однородны, поэтому Махатхиру было легче удовлетворить их, справиться с кризисом и выстоять. Малайская буржуазия была монолитна, зависела преимущественно от национальной экономики, нефти и госзаказа и не имела обширных деловых интересов за пределами страны. Денежное предложение в стране контролировал Махатхир и его партия, банки – тоже они; буржуазия же, по сути, представляла собой класс управляющих, которых Махатхир и его соратники наняли для развития экономики.

Махатхиру не пришлось уговаривать буржуазию потерпеть, она понимала, что если диктатор потеряет власть, то его класс в одночасье лишится всего, чем владеет. Махатхир защитил национальную валюту, запретил вывоз капитала, увеличил социальные выплаты и сделал вид, что поделился властью с оппозицией. И выжил.

Как показал Пепински, устойчивость авторитарного режима непосредственно связана со способностью удовлетворять интересы общественных групп, его поддерживающих, даже если их интересы вступают в противоречия друг с другом. Различие между Индонезией и Малайзией заключалось в том, что один диктатор построил себе элиту с нуля, а другой инкорпорировался в уже существующий правящий класс. В кризис выстоял тот режим, чья элита была менее зависима от внешнего мира и менее самостоятельна. Противоречий между теми, кому нужно было помогать, в Малайзии оказалось меньше»[49].

Этот пример призван показать самую тесную взаимосвязь экономических преобразований, с одной стороны, и социально-политических факторов, с другой.

Таким образом, наше общество находится между Сциллой неизбежных значимых социальных изменений, связанных с успехом «российского прорыва», и Харибдой «кризиса ожиданий», действием «закона де Токвиля» в результате срыва или даже замедления с реализацией целей «майских указов».

Соответственно, стратегия «российского прорыва» должна отвечать ряду требований. Прежде всего она должна отвечать требованиям комплексности. Социально-экономические, технологические и организационные преобразования должны учитывать реально существующие макросоциальные ограничения. Анализ большого числа модернизационных проектов показывает, что технократический подход, игнорирующий подобные ограничения, не раз рушил соответствующие проекты буквально на пороге их успешного завершения.

Это, в свою очередь, требует обеспечивать содержательное взаимодействие между различными направлениями «прорыва», учитывать их взаимовлияние. Например, насущные инновационные преобразования, направленные на повышение конкурентоспособности и эффективности экономики, с неизбежностью будут порождать социально-экономические и социально-политические напряжения. Конечно, это не означает ни отказа от преобразований, ни тем более игнорирования этих рисков. Это лишь требует их предвидения, учета и разработки парирования этих рисков.

Стратегия должна отвечать требованиям надежности, т. е. обеспечивать минимизацию социально-политических рисков, учитывать социально-политические риски, возникающие в ходе социально-экономического развития, включать инструменты, способные парировать или, по меньшей мере, минимизировать соответствующие риски.

При разработке эффективных механизмов реализации задач «российского прорыва» стратегия должна опираться на стимулирующую роль различных сторон социокультурного развития нашего общества. Так, например, в общественном сознании должна быть прояснена тесная связь между инновационным развитием, с одной стороны, и реализацией высокозначимой ценности самореализации, с другой.

Именно эти обстоятельства обусловили то внимание, которое уделено в данной работе теоретико-методологическому обоснованию принципов преобразований. Необходимо выстроить теоретическое понимание, как связаны между собой цели «российского прорыва» (телеология), с одной стороны, и «коридоры возможности» реализации этих целей, обусловленные определенным комплексом условий общественного развития (генетика), с другой. Таким образом, необходимо проанализировать, как связаны между собой эти явно противоречивые принципы общественного развития, как можно обеспечить выполнение требований каждого из этих принципов на основе определенного соотношения телеологии и генетики при разработке стратегии «российского прорыва».

Очевидно, что для решения указанной проблемы прежде всего важно разобраться в содержании каждого из этих принципов развития, выявить основание каждого из них, определить социально-исторические условия, при которых осуществляется выбор того или иного принципа развития.

Как уже отмечалось выше, выработка реалистичной стратегии «российского прорыва» должна основываться на ясно понимаемых и надежных принципах. Соответственно, нам необходим анализ теологии и генетики, их преимуществ и недостатков, а также возможности выработки их приемлемого соотношения.

Выше уже обсуждалось, что успех преобразований скорее всего невозможен на пути безоглядной реализации целей, оторванных от конкретных условий их реализации. Напротив, вряд ли возможно опираться лишь на «инерционный», примитивно «генетический» путь преобразований. Это лишь сужает «коридор возможного», ограничивает темпы и масштаб преобразований и, в частности, как это отмечалось выше, с большой степенью вероятности запускает действие «закона де Токвиля» с его катастрофическими последствиями.

Все эти соображения обусловливают то внимание, которое в представляемой работе уделено анализу принципов, на основе которых возможна разработка эффективной стратегии и, соответственно, также эволюции взглядов, связанных как с телеологическими, так и с генетическими ориентирами.

Вообще, спор между сторонниками теологии и генетики шел почти с того момента, когда возникла социальная рефлексия. Георг Зиммель отчетливо указывал на то, что проблема соотношения телеологии и генетики уходит буквально в «глубину веков». Анализируя появление телеологии (генетика, понятно, самозарождалась стихийно), он писал: «…право в начале своего развития было, в сущности, направлено на сохранение “мира” и прежде всего на предотвращение для общественной угрозы индивидуального насилия и не менее насильственной индивидуальной защиты: действие права как орудия мира заслоняло – так это выражали – его действия как орудия справедливости. Общность хочет жить, и, исходя из этого желания и в качестве средства, оно создает формы, регулирующие жизнь отдельного человека. Это еще полностью остается в телеологии общей жизни, совершенно так же, как поведение в индивидуальной жизни регулируется ради ее телеологии, причем здесь и часто посредством принуждения, которое центр личности осуществляет по отношению к периферическим отдельным личностям»[50].

Истоки. Начало рефлексии взглядов сторонников генетики можно вести от Лао-цзы, который предложил идею дао – естественный путь вещей, не допускающий какого-либо внешнего вмешательства. «Поэтому совершенно мудрый говорит: “Если я не действую, народ будет находиться в самоизменении; если я спокоен, народ сам будет самоисправляться. Если я пассивен, народ сам становится богатым; если я не имею страстей, народ становится простодушным”»[51]. «Когда устранили великое дао, появилось “человеколюбие” и “справедливость”. Когда появилось мудрствование и ученость, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются “сыновняя почтительность и отцовская любовь”. Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются “верные слуги”»[52].