Анна каждый раз старалась удержаться и не жаловаться мужу, и, разумеется, чем больше удерживалась, тем с большим пылом и размахом потом жаловалась. Тот выслушивал ее молча, не дрогнув густой бровью, и только сразу убегал голубоглазым взором из-под брови и даже обеих бровей туда, вдаль, за череду перекрестков и чехарду облетевших, замерших в зимнем страхе лысых кленов, туда, где закругляется все наше земное существование. Впрочем, теперь этот потусторонний взгляд за перекрестки был как бы оправдан и осмыслен, поскольку муж, уволенный со второй работы, после первой работы «на сутках» занимался частным извозом, таксовал. Чтобы прокормить семью, Анну и ее многочисленных детей. Таким образом, этот алгоритм был уже выверен и отработан, приближение даты икс, навязчивость наймодателя, Аннины жалобы, убегающий перекрестками взгляд мужа Такого-то и его уход на заработки таксовать. Точнее, уезд, на большой скорости. А Анна оставалась дома, одна с двумя детьми, одним погребенным под обрушившейся пагодой из иероглифов, а вторым молчащим, а иногда верещащим бессловесным полешком. Оставалась с беспокойством за мужа Такого-то и с ненавистью к нему, ошибочно принимаемой ею за ненависть к во всем виноватому наймодателю. Самым ужасным, как мнилось Анне, было то, что наймодатель даже отдаленно не представлял масштаба нанесенных им разрушений и бедствий. Ни отдаленно, ни приближенно. Никак. Что вот он жил, с натугою, но почти регулярно вытрясая из нее бабло, или, как она любила начертать поперек простыни эсэмэсок, $. И при этом, получая и пользуясь этими $, ни на секунду не задумывался об их цене. О принесенных им в жертву человеческих судьбах. Пролетая, как торнадо над побережьем, ведь не будешь же ожидать от торнадо, что оно, пролетев, внезапно спохватится и усядется на пепелище бывшего побережья подсчитывать и рефлексировать объем произведенных непоправимостей. Торнадо, а по-русски смерч. Смерч, смерть. Никогда же смерть не обещала обеспечить фидбэк, или вообще какую-то обратную связь, возможность диалога. Так напоминала себе Анна, ненавидя наймодателя, но желая быть к нему непредвзятой. Неизвестно зачем. При том, что с некоторых пор, неведомый для Анны, возник и диалог, и фидбэк, и что хотите. Но – в молчании. Так называемый диалог возник однажды утром в субботу, после даты икс, с традиционно выкаченным и неоплаченным счетом и воспоследовавшей простыней про то, как Анна шла в ближайшее отделение Сбербанка и каковые захватывающие приключения ожидали ее на этом непростом пути, что она до этого отделения не дошла, а может быть, наоборот прошла мимо, и как, возможно, она попытается довершить свой путь потом, когда муж вернется с суток. А ясным субботним утром жена наймодателя вдруг подскочила раньше всех, наверное с похмелья, припомнила вчерашнюю Аннину простыню, не поленилась отыскала договор, поинтересовалась Анниной фамилией, нашла Анну ВКонтакте, со всеми ее репостами «психологии секса», аватарками и порочной феей, а главное – не указанной, естественно, в договоре, зато сохраненной виртуально девичьей фамилией, и уже чуть ли не в девять утра выходного дня радостно расталкивала своего мужа наймодателя, крича: «А Анна-то, Анна-то наша оказалась еврей, ты знал?!» – прямо подпрыгивая от возбуждения. Даром что и сама она, и особенно муж ее наймодатель тоже были ощутимо евреи, и вообще весь тот район пленительных перекресточков носил негласное народное название «квартал еврейской бедноты». Нет, не знал, удивлялся наймодатель, моргая и водружая на подпухшее лицо очки, и, даже кофея не попив, шел изучать ВКонтактик, настойчиво влекомый резвой женой. И вот тут-то и случился диалог, когда наймодатель прочитал на Анниной страничке перепост «Сегодня всемирный день контрацепции. Если у вас есть знакомые гондоны, поздравьте их!», и застенчиво признался: «Наверное, это она мне!», и полез в телефон, чтобы уточнить-сличить время и дату последней Анниной простыни и репоста. И – точно, по всем признакам буквально до доли секунды обнаружилось, что это действительно ему, а еще аккурат после простыни обнаружилось сообщение от его приятеля, с веселой картинкой, представляющей фото в магазине расфасованной куриной ноги с ценником «филе иудейки». И это был фидбэк. Потому что теперь за Анной в семействе наймодателя прочно закрепилось прозвище «Филе Иудейки» (вместо прежнего неоригинального Анна-Мозгоклюй). Наверное, Анна была бы довольна, узнай она об этом. Не о филе, а о диалоге. Ведь ее угнетало, что наймодатель упорно видит в ней лишь голый функционал (ежемесячный приноситель $), а ей хотелось, чтобы разглядели ее самое, ее индивидуальность и уникальность, ее сущность хохотуньи и насмешницы, этот внутренний огонь, загнанный Судьбой (тоже той еще хохотуньей) в унылейшую куперозную толстоватую оболочку. Внутренний огонь, который вся окружающая объективная действительность ежедневно, ежеминутно норовила затоптать, закидать квитанциями, полотенцами, младенцами, грязными футболками мужа Такого-то со следами чего-то такого-то на вороте, подозрительно похожего на помаду (а все это уже хорошо известно из эпопеи с предыдущим мужем, вся эта дурная бесконечность и прочий бытовой Гегель), но огонь этот (фонарь удильщика?) все искрил, невзирая на агрессивную заедающую среду, все выкидывал протуберанцы то в виде опять аватарки ВКонтактике, связанной по рукам и ногам Белоснежки в разодранном на пикантных участках тела платьице с заткнутым кляпом-яблоком ртом, то устраивал короткое замыкание в эсэмэс-переписке с наймодателем, когда тот вдруг начинал в ответ на ее простыни вывешивать тоже, может, и не простыни, но как минимум наволочки с вышитой в уголке монограммой, уже не формальные, а вполне человеческие, и даже спрашивал, знает ли Анна анекдот про уточку. И Анна, хотя она прекрасно знала анекдот про уточку (анекдот про уточку моментально гуглится, от этого анекдота пошел широко известный термин «утизм» в русскоязычном Интернете, и кончается анекдот про уточку эпохальной фразой Лебедя: «Так. На хуй», которую Анна тоже знала и не могла не знать, как педагог и юзернейм), Анна на вопрос наймодателя кокетливо отвечала «Нет, не знаю. Расскажете?))», и таким образом переводила их отношения из сугубо товарно-денежных и формальных в неформально-человеческие. (Ну, она таки перетянула тебя играть на своем поле, как меланхолически заметила жена наймодателя, которой наймодатель отдавал на визирование все свои эсэмэски Анне перед отправкой.) И далее. Это была снова суббота, в которую субботу наймодатель и Анна сговорились встретиться подписать договор снова на следующий год. Там, где удобно Анне, гуляющей с новорожденной. Анне оказалось удобно в близлежащем парке «Сосновка». И они встретились, и там среди двух, так сказать, сосен и подписали договор. В новом договоре имелись ровно те же пункты, что и в предыдущем, которые Анна тут же принялась с той же энергией не исполнять. И не исполняла вплоть до июня восемнадцатого года включительно, с различными вариациями и обертонами.