Ванька предательски краснел, а водила заразительно смеялся.

– Давай вот щас подвернём – вот они стоят, и выберем тебе, какую хошь? – и он наигранно крутил рулём в сторону девчонок, стоявших на обочине, а Ванька испуганно мычал сквозь резинки во рту и тряс головой.

– Что, не хочешь? Ну, не буду, не буду. Живи на кефире, только скоро ты от него дойдёшь до полного мумифицирования…

Наконец приехали.

Оказывается, Татьяна Александровна – это жена шефа, привлекательная ещё, но уже тучная женщина. Она встретила его довольно приветливо, провела по дому, показала, где он будет спать, где мыться, где есть. И, усадив в кухне на мягкий стул, стала расспрашивать о нём самом. Но, поняв, что говорун с Ваньки никакой, спохватившись, предложила поесть.

– Есть я хочу, но челюсть не жует, больно. Мне бы кефира…

– Да какой кефир! Нашёл еду! Я сейчас тебе такой бульон заварганю…

Она открыла кастрюлю, налила в литровую банку супа и затем белой штукой, похожей на штырь с ножичками, загудела.

– Это блендер. Я тебе сейчас промелю до состояния кефира, ты напьёшься и наешься.

И, действительно, сняв резинки, он напился такой вкусноты, что от души сразу отлегло, стало легко и захотелось спать. Татьяна Александровна села напротив, вытянула ноги в чёрных чулках и неожиданно закурила тонкую сигарету.

– Что, хорошо? Ну иди, поспи немного. Скоро Костя придёт из школы, будешь знакомиться.

Ванька поблагодарил и, уйдя, быстро уснул на широком, предложенном ему диване.

* * *

Костя оказался очень похожим на отца и одновременно на мать. Этот парадокс сразу удивил Ваньку, и он даже пытался угадать, как же так могло получиться. Уверенная отцовская крепкая походка, широкие жесты и весёлый нрав. И в то же время материнская плавность и практичность поступков. А в-третьих, было видно, что он явно понимал, чей он сын.

Вечером, он уже свысока, поучительно-самоуверенно высказывал Ваньке:

– Вот тебе сколько? Семнадцать. А что ты видел? Сосны да болота? Зайцев да лягушек, лисиц, да… этих, как их… которые токуют, петухи? А я в шестнадцать полмира уже объехал, за рубежом уже три раза был и в Артек, как в соседний магазин, езжу! Ты, наверное, и телевизора-то не видел?

Ванька психовал: – Видел!

– Ну, может быть, и так. А знаешь, что такое CD-проигрыватель?

Ванька растерялся: – Нет.

– Ха-ха-ха! – смотри.

Костя вставил маленькую блестящую пластинку в небольшой аппаратик и нажал кнопочку. И, удивительно – по телевизору стали показывать самого Костю в длинных трусах и таких же, как он, юношей и девушек.

Затем хохочущего Иван Иваныча с пузом навыкат, обнимающего Татьяну Александровну, и ещё много всего.

– Ну, что, понял? А ты говоришь…

И Костя опять начал рассказывать про городские чудеса.

– А кинотеатры? А дискобары? Я там, между прочим, постоянный посетитель и плачу за вход уже не сто рублей, а тридцать. И пиво бесплатно. А сколько людей!!! И никто тебя не знает, понимаешь. И никому до тебя дела нет, а ты сам делай, что хочешь, и живи. Живи и кайфуй! – Костя задохнулся от восторга и махнул рукой. – Я ещё учусь, отец не хотел, чтобы я рано школу кончал. И сейчас уже знаю, куда дальше пойду, как жизнь свою буду налаживать. Как подумаю, что можно сделать, голова кругом. Отца везде знают и уважают, поэтому мне везде дороги открыты…

Костя, сидя напротив Ваньки в кресле, раскраснелся, воодушевлённый своими перспективами.

– А ты что хочешь в жизни делать?

Ванька молчал. И что, действительно, он мог сказать? Что нравится ему его тайга? Что, если бы не этот случай, не стал бы он находиться ни одного дня здесь, теряя свою вольную хваткость, задыхаясь и кляня обоняние, потому что запахи, настолько резкие и мерзкие, вызывали постоянную головную боль и оскомину в горле? Что от постоянных звуков он просто теряет ориентацию, не реагируя уже на что-то отдельное из-за постоянного шума и гама? Что чувствует, как бетонные стены вытягивают из его тела силу!

– Я хочу жить с отцом и матерью на кордоне. Хочу построить дом и привести в него простую девушку, согласную жить по заветам наших дедов.

– А это как?

– Как? Да просто. Растить детей, любить свою землю, не загаживать её, а жить с ней в мире. Вдыхать по утрам хмельной, пьянящий, сладкий от чистоты воздух, встречая яркое, умытое волшебной росой, солнце. Не орать, пытаясь быть услышанным, не переступать через людей, не замечая их боли, а помогать им, не лицемерить и не врать. В конце концов, надеюсь, что так лучше.

Костя поднял руку, улыбаясь, требуя слово.

– И думаешь, у тебя это получится?

– Думаю, да, потому что другого не хочу. – Ванька держался рукой за челюсть, которая заныла от долгого разговора.

Вечером пришёл Иван Иваныч и, громко позвал Ваньку к столу. Но Ванька не пошёл на общий ужин, сославшись на сильную головную боль.

* * *

Проснулся Ванька поздно, Кости в комнате уже не было. На столе записка: «Диски в шкафу, любуйся жизнью, недоступной тебе». Записка покоробила, но время скоротать как-то надо. Открыв шкаф, он читал названия и откладывал диски. Что хотел увидеть, он сам не знал. В конце концов, взял диск из глубины шкафа и нажал, как учил Костя, зелёную кнопочку. Побежали нерусские буквы, затем иностранный разговор и начало – сюжета. Парень с девушкой разговаривают о чём-то, улыбаясь открыто и радостно, затем быстрое движение навстречу друг другу, поцелуи – и вот они уже раздетые. И уже через минуту секс, открытый, без купюр и, как показалось Ваньке, хамский. Конечно, он знал, что это такое, но так явно и бессовестно, что такого он даже не мог себе представить. Стало вдруг стыдно, что он это смотрит, и очень неудобно, словно подсматривает за чем-то личным. Он торопливо выключил CD-проигрыватель и забросил диск на место.

«Вот это да! Что это такое, и кому принадлежит? – неприятное чувство колыхнулось в груди, словно в вонючее болото залез. – Господи, как же всё это противно.»

Он пошёл на кухню, откуда доносилась негромкая музыка. Оказалось, Татьяна Александровна мыла посуду.

– Доброе утро, больной. Что, настолько всё серьёзно, даже вчера выйти не смог? – она села на стул, вытянула ноги в чулках и закурила. Ванька стоял в кухонном проеме.

– Да, но сейчас легче. – Он неотрывно смотрел на толстую струю воды из крана. Она заметила этот взгляд и выжидающе молчала.

– А куда вода убегает?

– Вода, гм, не знаю, наверное, в выгребные ямы какие-то или в канализацию.

– Как это? А почему вы краны не закрываете?

– Да я, мальчик мой, плачу за воду, и к тому же река наша такая огромная, и моя струйка в ней, как капля в море…

– Но ведь в городе миллион человек и если половина не закрывают краны – это же какая масса воды?!

Ванька закрыл воду и стоял, опустив голову, покрасневший и взволнованный.

– Знаешь что, юноша впечатлительный. Это ты сначала такой скромный, добрый и обязательный. Посмотрим, что с тобой через годик будет. Пожалуй, своего не упустишь, будешь рвать и метать. Это тебе здесь, а не там. Здесь тебя жизнь заставит, а если нет – затопчут тебя люди и обстоятельства, запомни это, если хочешь хорошо здесь устроиться.

– Да не хочу я жить в этом вашем городе и никогда не хотел! А если вам нравится, оставайтесь с Богом, процветайте. Только однажды выбраться уже, наверное, не сможете из этой вашей любимой – ямы… Простите, если что.

Ванька заскочил в комнату, схватил свой рюкзак и, уже открывая входную дверь, услышал за спиной повелительно:

– Стой!

Он остановился, резко развернулся, готовый отстаивать свое право на уход. Татьяна Александровна стояла в двух шагах от него, плавно покачиваясь на носках, скрестив на груди руки, увешанные дорогими тонкими браслетами, спокойно улыбаясь.

– Послушай меня, гордый сын воли. Я тоже уходила, уходила уставшая и разбитая городом, уходила больная от его суеты и проклинающая его, уходила одинокая из толпы людей. Мне казалось, что я ненавижу его, и так оно, скорее всего, было. В довершение всего, меня никто не понимал, даже муж. Уходила и… возвращалась, благодарная Ивану за то, что он меня не останавливал. Так что иди, только деньги вот возьми, без денег не попадёшь домой.