Яма

– Да, город – это яма. Угодивший туда выбраться из неё уже не может и, чаще всего, не хочет. – Это говорил Иван Иваныч, главный из четверых охотников, ехавших домой из тайги. Говорил он, как бы всем, но упор делал на семнадцатилетнего парня, своего тёзку, Ваньку, которого взяли с собой в город в больницу. Ваньку лягнул любимец, маленький лосёнок Губан, которого они с батей нашли около погибшей от пули браконьера матери-лосихи.

Лосёнок уже почти месяц жил у них в загоне, привык к Ваньке как к кормильцу, а вот вчера, когда Ванька наклонился за ведром, лягнул прямо в лицо. И если бы лосёнок не был такой малыш, отлетела бы голова у Ваньки. А так – ничего: полежал полчаса, выплюнул два коренных зуба и, казалось бы, всё. Ан нет. Наутро правая сторона лица, точнее, челюсть, страшно распухла. Рот открывался с дикой болью, а есть он смог только молоко и то только потому, что оно жидкое. На счастье, на кордон к отцу, приехали охотники из города, и он уговорил их взять Ваньку в город, в больницу.

– Да пускай, с нас не убудет. Устрою его в больницу, подлечим, а пока то да сё, у меня пускай поживёт, с сыном моим познакомится, – громко говорил директор чего-то там, Иван Иванович. Был он огромен, смешлив и говорлив. Остальные были, наверное, рангом ниже, больше молчали, меньше пили, но охотились азартно, не жалея сил. Через сутки, находившись по тайге, напарившись вечером в бане, напившись батиной самогонки, охотники тронулись домой, забрав Ваньку с большим рюкзаком подарков в город. Думали поспать, но дорога была из разряда «никаких», поэтому Иван Иваныч громко разговаривал.

– Вот взять мою жену. Привёз её тридцать лет назад маленькой, худенькой, всего боялась. Дали нам комнату в общаге, так она варить выходила по ночам. Понимаешь ли, смотрят на неё. Про ванну и туалет вообще молчу – заставляла охранять, представляешь? И шёл ведь с ней, и стоял под дверью. Ладно, в туалет быстро, а когда в ванну ходила, полчаса стоял и разговаривал с нею через дверь, чтоб знала – не убежал. – Он громко, в голос, смеялся, широко открывая рот и по-хозяйски хлопая себя по коленям.

– А теперь? Теперь ты её из города никакими силами не вытащишь. На даче и то заставила туалет сделать и ванну. И хотя сделали, мне не трудно, —

он хитро подмигнул Ваньке, – но дачный «комфорт» неудобств – пропадает. Так я себе в конце участка за деревцами простой туалет сколотил, с выгребной ямой. Так веришь-нет, как мне там хорошо думается, – он опять хохотал, заражая всех весельем, – только вот тяжёл стал, долго на корточках уже не могу…

Ваньке тоже было смешно, но смеяться он не мог из-за дикой боли в челюсти. Поэтому, зажав её руками, старался сдерживаться. Почти через сутки въехали в город.

* * *

Иван Иваныч был явно человек слова. Ещё на окраине он позвонил кому-то и, ласково называя абонента «милая Аллочка», рассказал про Ваньку. Что отвечала Аллочка, Ванька не слышал, но, никуда не заезжая, приехали в больницу. Тут Ванька испытал то, что испытывала, наверное, жена Иван Иваныча. Ему стало неловко и даже стыдно за себя.

Вокруг столько людей – чистенькие и ухоженные. Женщины и девушки в халатах, милые, улыбчивые, красивые… И тут он, в своей защитной куртке, в солдатских крепких ботинках и старых джинсах. Да ещё с кривой опухшей рожей…

Но боль не давала шанса на отступление. Его позвали в чистый белый кабинет. Молоденькая медсестра дала ему стакан с зелёной жидкостью и попросила тщательно прополоскать рот.

«Вовремя», – подумал Ванька, ведь рот он давно не чистил, так как не мог в него засунуть зубную щётку. Затем его посадили в удобное кресло, которое опустилось, как кровать. Вошёл молодой врач с закатанными рукавами, ополоснул руки, сел около его головы.

– Ну-с, слушаю!

– Что? – не понял Ванька.

– Что случилось, рассказывай.

– Лось лягнул, точнее, лосёнок, а я нагнулся неудачно, вот и получилось, – Ванька застеснялся.

– В милицию заявил? – врач аккуратно, пальцами, полез в рот.

– На кого? – Ванька вытаращенными, слезящимися от боли глазами смотрел на маску, прикрывающую рот врача.

– Ну, на Лося этого. Это ведь чья-то кличка, я правильно понял?

– Нет, это правда, лось, а кличка у него Губан. Он ещё маленький, совсем ребёнок.

Врач встал.

– Ну, не знаю, ребёнок это или нет, но выбил он тебе два зуба, третий сломал и челюсть у тебя сломана. – Он помыл руки, вытер их белым полотенцем и снял маску. – А Лося этого зря боишься. Думаю, милиция тебе поможет…

Но тут подошла медсестра и что-то тихо сказала ему. Врач засмеялся.

– А, вон оно что, а я думаю, что за лось? В общем, определяйте его в палату, все анализы, и завтра операция.

Ванька растерялся. Но когда вышли, их встретил Иван Иваныч.

– Не дрейфь, Ванёк! Операцию сделают, а жить будешь у меня, в комфорте и удобстве. Хата у нас большая, живём втроём. В общем, поехали. Мне врачи позвонят, машину за тобой вышлю. Всё.

      Ванька, обалдевший от всего, а более от людей, которых уже увидел больше, чем за всю прошедшую жизнь, только мотал головой, соглашаясь со всем.

Больница поглотила его сразу всего, сделав слабым и поддающимся всему, что бы с ним ни делали. И вечером, улёгшись наконец на кровать, он был доволен, что всё пока кончилось, хотя голоден был, как медведь весной…

Неожиданно приснился сон – воспоминание.

…Года два назад, весной, они зашли с батей далеко в тайгу проверить медвежьи лёжки. Шли тихо, и когда невдалеке раздался медвежий рёв, Ванька схватился за приклад своего «зауэра». Но отец приложил палец к губам и рукой стал показывать в сторону большой поляны. Ванька присмотрелся и среди кустов и осевшего от тепла снега увидел худого, облезлого медведя. Медведь встал перед сосной на задние лапы и, рыча, резко сгибался, обдирая с сосны кору. Некоторое время его не было видно, потом он опять вытягивался во весь рост перед сосной и опять рыча и обдирая дерево, сгибался.

– Тяжело ему сейчас, ох, тяжело. Он всю зиму в туалет не ходил и сейчас у него прямая кишка пробкой заткнута, как бочка. Может, поможем?

– А сможем? – Ванька смотрел на отца, как на волшебника.

– А вот, смотри. – Отец поднялся во весь рост, приложил ладони рупором ко рту и резко, и громко прокричал:

– А-а-а-а-а! – Медведь присел, в ответ хрюкнул и, припрыгнув, поскакал по-лягушачьи в лес, громко пуская газы. Отец весело смеялся:

– Ну, прорвало наконец.

Когда они подошли к ободранной сосне, всё вокруг было усыпано коричневым вонючим медвежьим пометом.

…Ванька в темноте открыл глаза. Пахло из его полуоткрытого, давно не чищенного рта: «Скорее бы операция…»

* * *

Операция прошла успешно. Ваньке вырвали третий обломанный зуб и наложили на челюсти шины. За эти дни ничего не евший, а только пьющий кефир, Ванька стал похож на Дон Кихота, каким его рисуют в книжках.

Он устал от больницы, от общенья с людьми, от невозможности остаться одному и от больничного запаха, который, казалось, въелся ему в кожу. И когда через неделю ему сказали, что за ним пришла машина от Иван Иваныча, очень обрадовался. Врач объяснил, как снимать резинки перед едой, как промывать рот лекарствами, которые ему дадут, и когда приехать на осмотр. Шофёра он знал. Молодой, до тридцати лет, парень был похожим на Иван Иваныча и характером, и поведением. Всю дорогу смеялся и рассказывал весёлые истории из жизни города.

– А ещё тебе жениться сейчас надо, на время. И не бычься. Кто тебе будет бульоны варить? Я? Или Татьяна Александровна? Дак у неё без тебя забот много. И опять же, мужские дела подсобнее справлять со своей женой, а не бегать в поисках по городу.