Поняв, что их преимущество в числе и силе,

Недолго думая, мы в залу отступили

И быстро двери ножкой стула перекрыли,

А спустя немного и свет в том зале погасили.

Но вдруг голос мы со сцены слышим: «А ну, за мной!» –

И в темноте открыл нам кто-то свободы выход запасной.

Сказав спасибо, растворились в темноте ночной

И молча, а затем со смехом бежали по тропке мы домой.

А в сельский клуб на танцы мы больше не ходили,

Да и зачем ходить туда? Девушки красивые и рядом были.

И вскоре у бригадира мы на время радиолу попросили,

А пластинки с буги-вуги в сельмаге рядом прикупили.

В ближайшее воскресенье танцы у себя организовали,

Между койками в проходе в половине, где девчата жили.

Нам никто уж не мешал, и допоздна там танцевали,

Затем парами, а кто один, до утра окрест бродили.

А до этого, когда те пластинки в сельмаге мы купили,

На покупку деньги по карманам долго мы искали

И необходимую сумму наконец-то ту собрали,

Копейки лишь остались, а где заработать, мы не знали.

Прошло не более недели, и вдруг Богаткин нам сказал:

«Был я на вокзале, и его начальник мне вопрос задал:

«Пришли полувагоны с углем, кто бы разгружать их стал?»

А я ему в ответ: «Бригаду я найду», – и у него аванс уж взял».

На следующий день собирали мы турнепс на том же поле,

Подошел Богаткин Валентин и еще ребят с ним двое

И говорит: «В обед тот уголь нам срочно надо разгрузить,

Думаю, что успеем, мне обещали остальное заплатить!»

Перед обедом, загрузив телегу аж до верха,

С турнепсом собранным в колхоз поехал,

А, выгрузив его, помчался на вокзал – там трое ждали,

И вагон тот с углем сразу разгружать все стали.

Вначале люки внизу полувагона мы открыли,

И с двух сторон на землю уголь высыпаться стал.

Лопатой действовать не надо, и мы довольны были,

Но медленней все был его поток и вовсе наконец застрял.

Тогда двое с лопатами залезли сверху внутрь вагона,

А остальные стали уголь снизу отгребать

От люков дальше и после этого возвращались снова.

И до тех пор мы отгребали, пока не стал он сыпаться опять,

А сверху помогали лопатами, ногами в люк его толкать.

Прошел уж час обеда, а мы там еще лопатами махали,

Передохнув, мы осознали, что нам до ужина еще махать

И нас с телегою, наверное, повсюду уж искали.

Вернуться срочно? Но получен ведь аванс – ладно, будем отвечать!

Вечером, часам к семи, вагон мы этот разгрузили,

Руки, ноги от усталости дрожали, и тут же мы упали,

Отдохнув и получив окончательный расчет, вскоре дома были,

А там собрались все со Стениным, и нас давно уж ждали.

И как только появились из темноты, все вдруг заржали,

Увидев, что плетемся еле-еле и черны, как негры, были.

Николай Иванович взглянул сердито, и все смеяться перестали,

А он спросил с язвинкой: «Где же вы так долго пропадали?

Ладно, уж поздно и можете на мой вопрос не отвечать,

А с утра на этом месте собрание комсомола проведем,

И уж умытыми ответ предстоит вам там держать,

Серьезный будет разговор, и, что делать с вами, решим на нем».

А мы бегом к ручью и умываться там сразу стали,

Затем в постель, но долго еще ворочались, не спали,

Еще немного пошептавшись, заснули, а с рассветом встали,

Пока за лошадью ходил, все собрались и меня там ждали.

Подсел тихонечко в торец стола и я к троим друзьям.

Первым слово взял куратор и сердито нам сказал,

«За такой проступок грозит исключение из института вам!»

Но тут Валентин Богаткин, попросив слово, быстро встал.

И глазом не моргнув, собранию сказал:

«В обед начальник вокзала к нам на поле прибежал

И помочь спасти его работника за ради бога умолял,

Который только что в вагон с углем упал и там застрял».

Удивленно на него: такого ответа мы не ждали,

Но бодренько все тоже головою закивали.

И далее, войдя уж в раж, Богаткин продолжал:

«Спасти человека возражать никто из нас не стал.

Мы комсомольцы ведь, и туда сразу побежали,

И вскоре – там, а у бедолаги лишь уши из угля торчат,

Глазами хлопает, мычит, и мы скорей лопаты взяли,

И, чтобы вызволить его, пришлось вагон весь разгружать».

Куратор наш с ухмылкой слушал и его не перебивал,

Выдав эти перлы, Валентин Богаткин замолчал,

И какое-то время Николай Иванович думал, размышлял.

Опустив голову, мы ждали и наконец-то он сказал:

«Ну и хитро! Послушать вас, так медаль вы заслужили!

А мы турнепс почти весь собрали и в гурт сгрузили,

Но из-за отсутствия лошади с телегой в колхоз не вывозили.

Отстегал бы вас ремнем, если дети вы мои бы были.

Могу я и сам принять решение, как с вами поступить,

Но хочу услышать все же мнение собрания сейчас.

И ежели оно решит, что в комсомоле вам не быть,

То и я попрошу, чтобы из института исключили вас.

А теперь прошу с критикой их поступка выступать,

Активнее, пожалуйста! Кому первым слово дать?»

Мы, опустив голову, сидели, не могли глаз поднять,

Остальные тоже опустили, не хотели первым слово брать.

А некоторые исподтишка нам улыбаться стали,

Взбодренные взглядами, мы головы чуть выше приподняли,

Но наш проступок надо осудить, и вставали, осуждали,

А мы тут же голову к столу еще ниже опускали.

Так с полчаса мы головою туда-сюда мотали:

В поддержку нас – мы поднимали, ругали – вниз голову опять.

В последний раз ее подняли, когда вопрос собранию задали:

«Их исключим – а кто лошадь будет запрягать и распрягать?

А если Моисеева одного в комсомоле оставлять,

То почему остальных троих мы будем исключать?»

Все, задумавшись, затихли, Стенина слово стали ждать,