«Но почему нет на соборе православного креста?» –
На миг остановясь, я бабушку спросил.
«Музеем, а не храмом он при Советах стал», –
Таков ответ ее со вздохом был.
«Но не иссякает поток гостей и местных жителей к нему,
И почитаем он сегодня, как и в седую старину,
За убранство внутреннее храма и величественный внешний вид,
За одухотворяющую атмосферу, что в нем всегда царит.
Перечень событий, происходивших в нем, огромен.
Царственные особы венчались в нем и давали верности обет.
Кутузов-полководец внутри храма похоронен,
И Чайковский-композитор после смерти здесь отпет.
Воронихин-зодчий – из крепостных и не был итальянец,
А созданный им храм похож на тот, что в Риме,
Но по духу он православный, русский, а не иностранец,
Любим он нами, и шедевром архитектуры признан в мире.
А теперь, сынок, взгляни направо, –
И на другой собор старушка указала.
Он был разноцветным, пятиглавым,
Храмом Спаса на Крови она его назвала. –
Знаешь, почему сей храм воздвигнут здесь?» –
Спросила бабушка, мне посмотрев в глаза,
А я соврал, сказавши: «Да», – и покраснел аж весь.
Неудобно мне признаться: его историю не знал тогда.
Что неправду я сказал, она, конечно ж, поняла,
И далее расспросами меня терзать не стала,
Тем самым урок мне такта преподала,
А помолчав немного, она вот что далее сказала:
«Когда сей храм на месте смерти Александра II возвели,
Собором Воскресения Христова его назвали,
В народе же ему имя Спаса на Крови
В память о той трагедии навеки дали.
Судьба храма совсем не была простой,
Особенно в советское наше время.
Да и разве быть могла она иной,
Если у нас война объявлена Христовой вере.
Хотели несколько раз его снести к очередной дате Октября,
До войны он был складом овощей, а в блокаду – моргом.
А немного позже театру отдан он под склад инвентаря,
Но устоял от всех напастей храм и стоит поныне – слава Богу!
А спустя семнадцать лет, как закончилась война,
В храме бомбу неразорвавшуюся под куполом нашли,
И одним сапером там геройски обезврежена она была,
А затем взорвана под Пулково, от города вдали.
Облегченно все в Питере вздохнули – храм спасли».
Еще немного полюбовавшись храмом Спаса на Крови,
Мы далее неспешною походкой по Невскому пошли.
Впереди мост через канал. В зеленый цвет окрашен он.
А за ним – четырехэтажный красивый дом.
И, глядя на него, моя попутчица с улыбкой говорит:
«Всем, кому дор́ ог Пушкин, хорошо известно это место
И этот дом, где табличка «Невский, 18» с давних пор висит,
Ведь поэт ушел отсюда на смертельную дуэль с Дантесом.
Но нет, я не права! Он навсегда ушел в бессмертье!
Напротив дворца князей Куракиных для себя его построил
Их бывший крепостной, ставший богачом-купцом Котомин –
Мол, смотри, каким я стал, и общества вашего теперь достоин».
И далее про этот дом моя попутчица продолжила рассказ:
«Хозяева его и назначение поздней менялись, и не раз,
Но название «Дом Котомина» – такое осталось и сейчас.
Во время проживания с семьею в Питере Пушкина-поэта
Кондитерская Вольфа и Беранже находилась в доме этом,
Где было кафе и товар в продаже колониальный разный,
А сейчас магазин здесь книжный антикварный».
По Невскому проспекту с бабушкой идя,
По ее указу ворочал голову то туда, а то сюда,
И куда ни кину взгляд – всё восторгало здесь меня:
Набережные, мосты, дворцы, соборы и дома.
И про все, на что обращал внимание я,
Интересно, живо повествовала мне она.
И не заметил, как прошли проспект мы весь,
У Адмиралтейства стали: трамвая остановка здесь.
Какое-то время старушка задумчиво молчала,
Тихонько рядом я стоял, ее думам не мешал,
Но долго молчать мне неудобно стало,
Решился и вновь вопрос я ей задал:
«Ну зачем Вы так далеко меня сопровождали?
По Невскому был долог путь, и Вы устали». –
«Вы здесь поблизости живете?» – еще ее спросил,
И растрогавший до глубины души ответ ее такой мне был:
«Ты так похож на моего единственного сына,
А он погиб при артобстреле города в блокаду,
И, разговаривая с тобой, как будто вновь я с ним побыл́ а,
А живу я там, где повстречались, и мне идти обратно надо».
Вдруг из-за поворота, от Дворцового моста,
26-й трамвай появился, искря, звеня.
На ходу вскочил в него и встал сзади у окна,
Помахал я бабушке рукой, и помахала мне она.
И уж в вагоне вспомнил и покраснел я сразу от стыда,
Забыл спросить, как звать, и поблагодарить ее тогда.
Учась пять лет там, в Ленинграде, ее не встретил больше никогда.
Но в благодарной памяти моей она осталась навсегда.
