Горькие всхлипы наполнили бетонный тоннель, эхом отдаваясь от камня. Лагуномолодцы в волнении поглядели друг на друга.

– Похоже, я перестарался… – Сказал Миста С. Он одновременно выглядел и виноватым, и решительным. – В общем, собирайте тела в кучу, нам пора отправляться. – Он подошел к Яну и утешающе погладил того по плечу.

– Я не хотел причинять тебе боль, но ты нас тоже пойми, мы не можем работать с вертящимися волчками, одного из которых ты изображал. – Сказал парень и отошел на открытую площадку.

Зеленоволосый присел на корточки, указательным пальцем левой руки начертил на пыльном бетоне знак шестиконечной звезды. Достал из нагрудного кармана куртки металлический щелчок, любовно поцеловал его и водрузил сие блестящее очарование в центр звезды.

– Всем нам одновременно нужно будет дотронуться до гексаграммы и четким голосом произнести магическое «Паралам Малам Цефу Ари», а после крепко зажмурить глаза. – Начал инструктировать Миста С. – Нас перенесет на пространственную остановку близ оранжереи. Это абсолютно безопасное место. Небесная легкость будет вмещать нас в себя, пока мы предаемся ментальному и физическому расщеплению. После того как первые частицы наших тел очутятся на ровной поверхности остановки, весь наш привычный стан одним мигом будет собран вновь. – Парень посмотрел на часы, еще раз мысленно покрутил ситуацию, и оставшись всем довольным, сказал, – если вы готовы, то начинаем!

Металлический щелчок, являвшийся маячком, за который зацепится психический план, и пыльная гексаграмма засветились призрачным мягким сиянием, озаряя лица трех будущих путников, когда все они одновременно дотронулись до нарисованной звезды. Слова сами по себе начали движение из расслабленных сознаний, но Ян притупил интуитивный ток, и нарочно смучил магическую формулу «Паралам Малам Цефу Ари», произнеся вместо нее «Парапам Трапам Пичу Оню». Ибо он вовсе не собирался следовать четкому плану непонятно каких лагуномолодцев из непонятно какой Лагуны.

Его начавшее искриться и трещать тело медленно превращалось в суп из темной энергии, смешанной с сукровицей мутноватого сока Оранжа. Физический Дом на ножках был вынужден покинуть свое привычное обиталище, приняв в себя громоздкую сущность Яна Крейцера. Пространственный покров Дианы и Мисты С улетучился в три счета, когда мужчина, уже находясь в забытьи, взглянул на них. Перекошенные, подверженные неуемному кручению лица растворились в так и не прозвучавшем крике.

Розовое облако тела Яна с чудовищной скоростью воспарило в сферы доселе невиданные, негаданные. В туманной сфере близ белоснежной звезды явилась кроткая Мерцелла, которая со всей возможной нежностью в душе приветствовала своего родного отца. Он хотел было направиться к ней, но ток заклинания был неумолим и понес его безбрежное облако дальше, топя все воспринимаемое в нечетком вращении космических масс.

– Мне бы стать однажды бабочкой с желтыми крылами, я бы рассекал просторы цветочных лугов, лакомясь славным нектаром. Никакого Оранжа и Высоты Стекла, никакой четверки и безумных всадников. Я бы отыскал Мерцеллу, пускай под другим именем и наружностью, я бы наблюдал как она нежится в сочной траве своего космического расцвета. Испытать родительские чувства хоть раз в жизни – стать навсегда прикованным к звездному небосводу. Вот и сейчас меня несет не знамо куда. Вышине лучше знать, ибо она незримыми нитями соединена с общечеловеческим подсознанием, который вмещает в себя весь свет и всю тьму.

Им всем лучше знать, это так. В океанах, под сознанием, вызываются шевелить самые ясные из очей древней и молодой созидательной знати. Губит породу не внезапная случка с нечистокровным телом и грязненькой душонкой, губит промедление, понятно каким образом втиснувшееся в человеческое бытие, заполонив собой ясное небо красоты, и изгнав давно позабытое чувство счастья. На руках Яна Крейцера много крови, в миру он был добивателем при деревянной шкатулке, которую выносили на площадки перед домами провинившихся, чтобы музыкальными струнами умерщвлять неразумных детей.

Если кто-то однажды обнаружит такую шкатулку у себя на крыльце, то пускай просто внемлит голосу успокоения, сядет в мягкое кресло и закроет глаза, ведь избежать подобной расправы невозможно. Музыка разъединит животворные структуры, превратив их в вязкую кашу, а после, выплюнет переваренные остатки в безвременные туманы небытия. А если музыкальная волна пришлась не в состоянии смыть провинившихся, то именно здесь и находит свое «занятие» Крейцер.

«Теперь это все кажется неправдой, неважностью, глупой отсрочкой перед концом времен. Жизнь наматывает наши тела как вилка наматывает расплавленный сыр со спагетти. И когда моток становится жирным и сочным, то кладет его себе в рот и с удовольствием съедает. Но теперь я свободен от всей этой ненужности. Мое облако никогда не найдет материального пристанища. Наверняка, вскоре я забуду себя и все исчезнет. И хочу этого и одновременно с тем страшусь. Да прибудет со мной Космос», – пространные думы навещали расщепленного, пока тот плыл в пучины неизвестности.

Ян забывался на какое-то время, проваливаясь в сон без сновидений и находил свое розовое облако, когда просыпался от внезапных космических налетов ветра, но потом снова проваливался в густое ничего, теряя остатки всяческой ориентации. Пространство не щадило никого, кому волей случая удавалось в него попасть. «Космос похож на дыру или на ощущение всасывающего вакуума, которое появляется в те редкие моменты, когда ты червем замираешь у кромки урагана своей собственной души», – Крейцера все более относило в области «не впечатления», за которыми находилась только смертоносная синева. Он уже не думал «подвергнется ли он ее уничтожающим течениям или в силу своей рассредоточенности спасется», он просто отдался на волю случая.

Зыбкая почва в Оранжских землях не идет ни в какое сравнение с этими непомерными пустотами и той глубокой чернотой, окружавшей все. Они кажутся недвижимыми странниками, заснувшими монстрами невыразимого ужаса. Это темнота смотрит внутрь каждого, когда сознание пытается разогнуть свое сердце после очередного удара извне. Душа рядится в одежды из красного и белого потока, призывно виляя разросшимися морщинами, в чьих секретных трещинах виднеются слабые проблески чего-то деятельно-мирного. Это мудрость, объедки былой активности, густо заросшей пылью.

– Мне бы стать однажды… подобием настоящего человека, я бы смазал с лица Времени его мерзкую ухмылку. Я бы рассказал трем недоразумениям, в чем состояла их ошибка. – Проснулся Ян после очередного падения в темноту, – вдохновение для светлых голов, для небесных созданий, способных к чистым основам незамутненной любви. – Облачное тело Крейцера преодолело «Непомнящий рубеж», находившийся между космосом и синью, и сознание мужчины отключилось. Тот перешел во владение синевы.

Бродить по свету, принимать внутрь настойку из оранжевых сполохов искусственной радости – наилучшая ипостась для досточтимых особ, для сваленной мимоходным грехом развлеченческой цивилизации. Лучшее средство от хандры – сальто через жесткие перила Высоты Стекла. Прыжок в темные недра Земли – это смелость, это олицетворение любви ко свободе. «Понимаешь, Ян, твое сознание способно вытащить на свет целое Невозможное. Понимаешь всю прелесть своего положения, мрачная ты голова?», – мыслило нечто, остатком оседая на кружке с чаем. Ширк-ширк, триумф-марафет, книги падают с четверичных полок.

Находясь в подобии забытья, Глорис смотрела на развернувшуюся перед ее взором светящуюся ленту, которая состояла из различных кадров. Двигалась только она, эта лента, а все остальное застыло на манер льдистой паузы. «Фери должен был уже давно вернуться, а его все нет и нет», – проносилось в сознании девушки.

«Наверно Время тому еще не пришло», – заключила она, глядя на кино перед собой. А кадры все двигались, показывая на чудное завывание некоего Нексуса. Каждый кадр был подписан и потому как движение ленты было очень протяженным в пространстве, то не составляло труда читать эти надписи. «Как смешно изогнулся его рот в немом крике» – подметила Глорис, глядя на пришельца в объедках синей тоски. Девушка не замечала, как стала распадаться на тонкие нити какого-то шелкового недоразумения.